Высохшее сердце - Абдулразак Гурна
Так мы таились еще несколько месяцев, и наконец я познакомился с Анандом: он привез Билли обратно после ее очередного визита домой. Увидев меня, он совсем не удивился, и я понял, что все главные факты были известны ему заранее. Билли посвятила его в нашу тайну, но матери еще ничего не сказала. Ананд оказался хорошо сложенным парнем с мягким голосом и копной курчавых русых волос; мы обменялись рукопожатием и вежливыми улыбками. Наверное, когда он называл себя, новые знакомые присматривались к нему с интересом, потому что не ожидали услышать такое имя. Войдя в квартиру, он быстро обежал ее внимательным взглядом своих серых глаз — как брат и профессиональный оценщик, подумалось мне. Задерживаться он не стал, но на прощание, уезжая на своем «мерседесе», дружески помахал нам рукой.
Теперь наш секрет стал известен брату, и Билли сказала, что обман дается ему с трудом. Он редко заглядывал к нам, а если ему хотелось поговорить с Билли, приглашал ее на ланч куда-нибудь в кафе. Кроме этой необходимости умалчивать о том, где она живет и с кем, все остальное складывалось у нас хорошо. Мне очень нравилось прикасаться к ней, и я знал, что никогда не забуду, какова на ощупь ее безупречная кожа. А может быть, так всегда чувствуешь кожу любимой? Как-то вечером, в постели, я начал рассказывать ей о матери, с которой из-за своего увлечения Билли уже давно не общался, но она заснула, когда я вспоминал, как мы смотрели по телевизору популярные американские сериалы и мать предлагала вслух свои варианты развития сюжета. Перед этим мы с Билли провели долгий день на побережье, а за ужином выпили вина — больше нескольких глотков Билли никогда не могла осилить. Наутро она вспомнила:
— Ты что-то говорил про своих родителей, а я заснула.
— Я просто рассказывал о своей матери, о ее дурной привычке придумывать, что может случиться дальше, когда мы вместе смотрели сериалы, как бы переписывать сценарий, — ответил я, думая на этом и закончить.
— Нет, — возразила Билли, — расскажи мне больше.
— Когда мне было семь, папа ушел от нас, — сказал я и вдруг понял, что никогда еще никому об этом не говорил. — Вот и все. Я не знаю, почему он ушел.
— Расскажи, — попросила Билли и обняла меня, когда я хотел от нее отвернуться. И я стал рассказывать, но только в общих чертах, а она подбадривала и тормошила меня, заставляя выкладывать все больше и больше. Я рассказал что мог, хотя и это было не все: про молчание моего отца, про корзинку с едой, про тайные встречи матери с любовником, про дядю Амира, про Муниру, про то, как страдала и, может быть, страдает до сих пор моя мама.
— Иногда ее глаза становились пустыми, как будто она оборачивала взгляд внутрь себя, а иногда она вдруг поджимала губы, как будто ее неожиданно ударили. Не знаю, что она при этом вспоминала и почему потом сидела в таком тихом отчаянии. Но эти приступы всегда проходили, и после них ее глаза оживали снова, и в них опять начинали играть насмешка, беспокойство и веселье. А когда я спрашивал, что случилось, она отвечала, что временами к ней возвращаются кое-какие воспоминания.
— Какие?
— Не знаю, — сказал я. — Она не любила такие разговоры о себе. После того как отец от нас ушел, в нем что-то сломалось. Он уже почти ничего не говорил и почти ничего не делал. Жил как отшельник в маленькой комнатке за магазином. Ни он, ни она не хотели рассказывать о прошлом.
— Так вот он, этот темный угол у тебя в душе, — сказала Билли после того, как я замолчал. — Я знала, что ты там что-то прячешь.
Мне стало неловко, словно я нарочно выменивал свои муки на ее сочувствие, но она сказала: «Нет, эту черту мы должны были переступить. Надо говорить о том, что причиняет тебе боль».
Не успело кончиться лето, как появилась и другая черта. Мать Билли решила, что хочет посмотреть, как живет ее дочь. Билли переключилась в аварийный режим и в тот день, на который было назначено посещение, выпроводила меня из дому на долгую прогулку. Это не имело смысла: я не понимал, как может кто бы то ни было, тем более мать, войти в нашу квартиру и подумать, что в ней живут две женщины. Во второй спальне были коробки, книги, письменный стол и узенькая кровать, которую мы хитро поставили туда, чтобы мать Билли поверила, будто там ночует ее сожительница, но ни один человек в здравом уме все равно не принял бы эту комнату за гнездышко подруги, которая тоже работает в банке. Когда я вернулся со своей марафонской прогулки, Билли сидела перед выключенным телевизором.
— Она хочет с тобой познакомиться, — сообщила она в ответ на мой вопрос о том, как все прошло. — Завтра.
— Звучит как приказ, — сказал я. Она сердито посмотрела на меня, но не проронила ни слова. — Все так ужасно? — спросил я, стараясь загладить вину.
— А ты как думаешь? — ответила она.
Ее мать явилась с Анандом и после короткого осмотра квартиры сказала: «А он много читает». При последующем допросе Билли вынудили признаться во всем. «Рано или поздно это должно было случиться, — сказал я. — Завтра поедем к ней, а после сообразим, как жить дальше». Я попытался выяснить у Билли, почему она так мрачно настроена, но мне это не удалось. «Не волнуйся, — сказал я, — мне не впервой охмурять старушек», но она фыркнула и ответила, что я ничего не понимаю в семейных делах. По дороге в Актон на следующий день Билли по-прежнему выглядела подавленной, и я вошел к ним в дом с тяжелым предчувствием. Нас встретил Ананд — с беззаботной улыбкой, рукопожатием для меня и поцелуем для сестры — и проводил в гостиную. Мать Билли сидела на диване, сдержанно улыбаясь, как и следовало ожидать.
— Салим, — представила меня Билли, и это прозвучало как непристойный выкрик в святом месте. Я подошел пожать хозяйке руку. Я дал бы ей около шестидесяти — в целом похожа на Билли, но с несколько оплывшим лицом. На ней было сари в коричневую, оранжевую и кремовую полоску и большие тонированные очки — элегантная дама дружелюбного вида, которая явно не собиралась закатывать скандал. Она похлопала по дивану рядом с собой и
