Высохшее сердце - Абдулразак Гурна
Я ждал испепеляющих взоров и ядовитых вопросов о моих родителях, работе и религии, но самым близким к этому был момент, когда я взглянул на мать Билли во время очередной истории Ананда и увидел, что она смотрит на меня с подозрением. Она поймала мой взгляд, тут же улыбнулась и обернулась к сыну. В должный момент на столе возникли чай с печеньем, и после пары часов такого невыразительного общения мы отправились восвояси в Патни.
— Мне нравится твоя мама, — сказал я. — Очень элегантная. Теперь понятно, в кого ты такая красавица.
Билли покачала головой. Ее явно беспокоило что-то, о чем она еще не готова была говорить. Я подумал, что она, по-видимому, перебирает в памяти подробности нашего визита. Спустя некоторое время она заметила, что встреча прошла на удивление хорошо, но какая-то нотка в ее голосе подсказала мне, что этими словами она просто хочет положить разговору конец. На следующий день она позвонила мне с работы сказать, что вечером ей велели приехать в Актон.
— Зачем? — спросил я, хотя не сомневался, что это из-за меня.
— Не знаю, — ответила Билли. — Приеду, наверное, поздно.
Но она не приехала совсем и даже не позвонила. Меня терзали опасения; я представлял себе, как Билли тычут носом в суровую правду жизни, как мою спину безжалостно полосуют виртуальными ударами. «Мы ничего не знаем о его семье. Понятно, что перспектив у него никаких — отдел спорта и досуга Ламбетского совета, господи боже мой! Тебе светит приличная карьера в банке, а он сядет тебе на шею. Послушай, тебя ведь уже учат финансам и инвестициям, так зачем с молодых лет компрометировать себя сомнительными связями? Мусульманин, да еще из Африки!»
Я позвонил Билли на работу, но мне сказали, что она не может подойти к телефону. Ближе к полудню я получил мейл: «Извини за вчерашний вечер. Увидимся позже», но вместо того, чтобы успокоиться, встревожился еще сильнее. Почему она не звонит? Вечером, вернувшись домой, я застал там Билли, хотя обычно она приходила позже меня. Я обнял ее вялое, обмякшее тело и увидел у нее в глазах глубокую усталость и безнадежность.
— Что случилось? — спросил я.
— Прости, — сказала она. — Мне очень жаль.
Я подождал немного и повторил свой вопрос, хотя уже догадывался, что услышу в ответ.
— Они все были там, — сказала она. — Суреш приехал из Мадрида наводить порядок. Мать позвонила ему после нашего визита. Она хотела познакомиться с тобой, просто чтобы убедиться, что не напутает в мелочах. После этого позвонила Сурешу и сказала ему, что я живу с ниггером-мусульманином из Африки и что он должен завтра же приехать и отговорить меня от этого. Он уже знал о тебе от Ананда. Они все спланировали. Наперебой твердили это слово: ниггер есть ниггер, каким бы славненьким он ни прикидывался. Я думала, все упрется в религию… Прости. Мне придется с тобой расстаться.
— Нет. Это невозможно.
— Ты не понимаешь… мать сказала, что убьет себя, если я не послушаюсь.
— Она этого не сделает!
— Откуда мне знать? — воскликнула Билли. По лицу ее бежали слезы. — Ты не представляешь, какая она бывает, если на чем-нибудь зациклится. Когда я сказала: «Нет, не говори так», она заявила, что это будет благородное деяние, священная жертва, возложенная на алтарь семейной чести. Ты вряд ли поймешь, что такое для нее эта семейная честь.
— Нет, она сказала это для… только чтобы заставить твоих братцев взяться за тебя как следует, — предположил я.
Билли покачала головой.
— Я не уверена, что она не наложит на себя руки, если мы останемся вместе. Когда у моей матери депрессия, она говорит о самоубийстве. Я слышала эти разговоры и раньше. Она говорила, что самоубийство смотрит тебе в глаза и манит тебя с самого рождения, а потом маячит над тобой всю жизнь. А теперь заявляет, что каждая минута, которую я провожу здесь с тобой, причиняет ей страшные муки, и если я не вернусь немедленно, то она себя убьет. Как я могу быть уверена, что этого не случится? Я обещала завтра вернуться домой.
Я пытался переубедить ее, но она сказала, что у нее нет выбора и все разговоры тут бесполезны. Когда мы легли в постель, я снова стал убеждать и упрашивать, но она слушала молча, а потом повернулась ко мне спиной. Должно быть, в конце концов я заснул, потому что меня внезапно разбудил шум раннего уличного движения за окном. Билли спала на спине, закинув за голову правую руку, как обычно. Я умылся и оделся в спешке, потому что уже опаздывал. Я старался действовать тихо, чтобы не разбудить ее, хотя подозревал, что она только притворяется. Вчера она предупредила, что позвонит на работу и скажется больной, а сама будет собирать вещи. Весь день я провел в уверенности, что не застану ее дома, когда вернусь вечером, но ошибся: она меня дождалась.
— Я хотела попрощаться, — сказала она твердо, спокойно, без улыбки.
— Пожалуйста, не надо, — мягко возразил я. — Давай обсудим, что можно сделать. Нельзя же просто выбросить все, что было.
— Я не хочу ничего обсуждать. Мне нужно уехать и обдумать все, что произошло. И лучше поскорее, иначе я не смогу, — сказала она. — Но уехать, не попрощавшись, было бы неправильно. Ты ведь ни в чем не виноват. Пожалуйста, не говори ничего. Я позвонила Ананду, он скоро будет здесь.
Я кивнул и немного посидел в комнате, не находя слов перед лицом такой решимости, а затем пошел в спальню переодеться после работы. Когда появился Ананд, мы улыбнулись друг другу и он забрал вещи Билли, но не вернулся попрощаться. Ниггер есть ниггер, хоть и не обязательно говорить ему это в глаза. Напоследок я обменялся с Билли
