Высохшее сердце - Абдулразак Гурна
Теперь все в моей жизни вращалось вокруг Билли. Иногда мы встречались после работы прямо посреди недели, но обычно ждали до выходных. Субботнее утро окрасилось в такие волшебные цвета, что, готовясь к встрече с ней, я не мог унять свою радость. Эта радость держалась на хрупком, ненадежном основании. Если Билли опаздывала, мои мысли затуманивала тревога: я боялся, что она больше никогда ко мне не придет или что она откладывает свой приход насколько возможно, потому что наше совместное времяпрепровождение чересчур предсказуемо и ей это наскучило. Наверное, она стыдится меня, моей работы, того, что я напрочь лишен честолюбия, моей необычности, моей ординарности, моей чернокожести, моей бедности. Потом, когда она приходила, и улыбалась мне, и обнимала меня так крепко и горячо, что нельзя было сомневаться в искренности ее чувств, — когда она приходила и обнимала меня так, вся тьма рассеивалась и я плакал от счастья. Билли знала об этом — знала, с каким отчаянным волнением я ее дожидаюсь, но не подозревала, что за ним кроется такая ранимость. Она принимала это за мужское нетерпение, и моя пылкость вызывала у нее улыбку.
К концу осени того года, когда тротуары засыпало влажной листвой, в парках стало грязно и ветрено и мы были вместе уже семь месяцев, Билли впервые осталась со мной на выходные. Матери она сказала, что поедет в гости к университетской подруге. Еще она сказала ей, что хотела бы уйти из дома и пожить в съемной квартире вместе с одной из своих сослуживиц.
— Мама не может понять такое желание, и, когда я сказала об этом, вид у нее был сначала озадаченный, а потом уязвленный, как будто она услышала что-то… не знаю… возмутительно бессердечное, — пожаловалась Билли. — Я сказала ей это прямо перед тем, как поехать сюда, и поскорее ушла, так что она не успела ничего толком ответить. Пускай поразмыслит над этим, пока меня нет, но, когда я вернусь, нам предстоит гораздо больше разговоров.
В следующие месяцы Билли ежедневно докладывала о жарких спорах, обиженном молчании и бесконечных обещаниях, которые она давала матери. Ее брат Ананд, живущий с ними, встал на сторону сестры.
— Я стараюсь объяснить ей, что здесь так принято. Все уходят из дома и селятся отдельно. Все хотят быть хозяевами своей жизни и устраивать ее на свой лад. Конечно, она это понимает, но изображает удивление, потому что ей страшно остаться одной. Будь ее воля, она так и держала бы при себе нас всех. Когда мой брат Суреш уезжал в Мадрид, было то же самое.
Поведение матери Билли вовсе не казалось мне таким уж странным. Мою собственную мать точно так же озадачило бы желание уйти из дома по причине, которая в ее глазах выглядела бы совершенно неубедительной. Даже хотя мы виделись друг с другом уже несколько месяцев — обожаю эти милые английские эвфемизмы, виделись, — я до сих пор не был знаком ни с одним членом ее семьи. Поначалу это меня нимало не беспокоило. Я и раньше не знал никого из родственников женщин, с которыми встречался. Если какая-нибудь из них предлагала мне посетить ее семейное празднество, я вежливо отклонял это предложение. Близости на таком уровне я не хотел. Но с Билли все было иначе. Она собиралась жить со мной, и ее матери с братом было бы приятно что-нибудь знать о том человеке, с которым она думает поселиться. Впрочем, когда я об этом заговаривал, она меня осаживала. «Нам еще далеко до совместной жизни, — говорила она. — Но когда-нибудь я тебя с ними познакомлю».
Поскольку она сообщила родным, что хочет снимать квартиру с приятельницей, мое появление у них дома бросило бы на ее слова тень. Я догадывался, почему Билли не торопится предъявлять меня своей родне: она знала, что они не одобрят ее выбор. Я мог бы назвать несколько возможных причин такой реакции, но если Билли всерьез намеревалась жить со мной, то ей следовало поговорить с родственниками начистоту и попробовать их переубедить. Нельзя было прятать меня вечно. Однако, когда я сказал ей об этом, она покачала головой, и я понял, что впереди нас ждут неприятности.
Несмотря на мои опасения, Билли все же переехала ко мне. Как-то на выходных она пришла с набитым саквояжем и осталась у меня на целую неделю. На следующие выходные она отправилась домой, а в воскресенье снова вернулась, принеся с собой еще кое-какие вещи. Таким образом она стала перебираться ко мне постепенно, не покидая бесповоротно и свой прежний дом. Мне доставляли глубокое наслаждение интимные мелочи нашей совместной жизни: сделать дополнительный комплект ключей, подстроить отопление под ее вкус, развесить на сушилке ее белье, вместе пойти в магазин, каждый вечер ложиться вместе в постель и просыпаться с ней рядом, заниматься любовью, начиная и заканчивая этим чуть ли не каждый день. Она осматривала мои книжные полки, но редко брала что-нибудь почитать. В то время я методично осваивал Чехова и пытался заинтересовать им и ее.
— В конце концов, мы познакомились благодаря Чехову, — напомнил ей я.
— Вообще-то я не особенно люблю читать, — призналась она. — Я пошла на эту пьесу, потому что мы проходили ее в школе и кто-то в моем банке страшно восхищался новой постановкой, и как-то вечером, когда я рассказывала про это матери, Ананд услышал меня и раздобыл мне билет. Он любит делать такие щедрые неожиданные подарки. Вот я и решила, что схожу и посмотрю сама, а когда пришла — оп-ля! — там уже сидит и поджидает меня мой любовничек.
Ее мать ни разу не выразила желания посмотреть новую квартиру дочери или познакомиться с ее подругой из банка, хотя, как я понял, намекнула, что готова принять ее у себя, если Билли захочет. Тем не менее Билли разработала процедуру, позволяющую экстренно удалить из квартиры все признаки моего пребывания в ней, а также спрятать и меня самого. Я забавлялся, глядя на ее репетиции, потому что всегда находил забытую ею улику, которая нас выдавала.
— А это что? — спрашивал я, показывая ей найденное свидетельство преступления: ботинок большого размера, ремень, мужские трусы и носки в корзине для грязного белья.
— Ты передергиваешь, — сказала она по поводу корзины.
