Человек обитаемый - Франк Буис
— Словно вчера расстались, — сказал он шляпе.
— Делай что должен и уходи.
Бродяга покачал головой и произнес:
— Я думаю, сегодня не тебе решать.
Он открутил металлическую пробку и наполнил флягу из-под крана. Вода лилась уже через край, но бродяга не спешил закрывать. Емкость ударилась о дно раковины и перевернулась. Ладони ухватились за край и тут же соскользнули. Обмякшее тело бродяги рухнуло на пол. С первого же удара кочергой в затылок. Сара продолжала бить по вискам. Голова подскакивала с каждым новым ударом, но кровь не лилась. Когда Сара остановилась, то увидела гематому, расплывающуюся грозовой оранжевой тучей. Сжав кочергу в кулаке, Сара несколько раз пнула бродягу в бок, но никакой реакции не последовало.
Она поставила кочергу обратно на подставку у камина. Сквозь открытую дверь доносился шум мотора, заведенного на полную. С фермы Прива их двор не виден, но на всякий случай Сара вышла проверить, не слоняется ли кто поблизости. Вернувшись в дом, она сняла с бродяги одежду и за ноги дотащила тело до колодца. Невообразимая худоба жертвы облегчала задачу. Сара усадила его на камни, достала ключ из кармана, отперла навесной замок и сняла защитную решетку. Затем она повернулась к трупу, присела, протянула безжизненные руки над своими плечами и приподнялась вместе с телом, как будто с мешком зерна. Шершавая, как наждачная бумага, щетина оцарапала ей щеки. Твердо встав на ноги, Сара выбросила тело в колодец и вцепилась в кладку, чтобы не отправиться следом. Она услышала, как труп рухнул на дно, перевела дыхание и посмотрела внутрь. Ничего не видно, кроме зияющей пасти, уже поглотившей когда-то барана.
— Надо было послушаться меня и пройти мимо, урод, — пробормотала Сара.
Она вернула решетку на место и отправилась в дом. Развела огонь в печи, бросила внутрь одежду, флягу и котомку, в которой лежали кое-какие вещи, а также документы, удостоверяющие личность отца Калеба. Сара сидела, слушая потрескивание огня, и ждала сына, не заметив на лавке платка.
Гарри
Гарри еще никогда не видел в Лё-Белье такого чистого неба. Эта чистота будто приглашала подняться и познакомиться с мужчиной со снимка. Возможно, таинственный целитель, упомянутый мэром, и есть то самое чудовище. Гарри не верил в магию, но помнил и свой последний визит к соседу, и ужас при виде черепа. Он не был готов повторить эксперимент сегодня, к тому же ружье потерялось. Не стоит торопить события.
Пес не вернулся. Гарри поддерживал огонь, ожидая его прихода. Все время он проводил у окна, выкуривая одну сигарету за другой и наблюдая за домом напротив. Он смотрел на окно с фотографии, но на стекле не появлялось и намека на отражение. Ни очертания, ни движения. Конечно, Гарри был слишком далеко, чтобы различать детали. В долине стояла мертвая тишина. Все затихло, но Гарри чувствовал в этом покое, в давящем безмолвии предвестие трагических событий.
Он вспомнил о снимках, сделанных Софией, что висели на стенах подсобки. Только пейзажи, ни одного человека, кроме как на перевернутой фотографии с буквой «3» на обороте. Гарри задумался, могла ли девушка сама подписать снимок, хотела ли, чтобы он нашел его, подстроила ли это. Хотя наверняка он все выдумал. Эти края не только приходят во снах, они еще и могут довести до паранойи, если не очнуться вовремя. Сегодня вечером Гарри поговорите Софией, и ее объяснение окажется простым и понятным. Он многого ждал от этой встречи. Собирался расспросить о мужчине за стеклом и рассказать о чудовище и стуке. Надеялся подобрать нужные слова, чтобы она поверила. Жалобы виолончели растягивали вечерние часы. Гарри открыл тетрадь на чистом развороте. У него не было намерения писать, просто хотелось посмотреть, как угасает день на белых страницах. Он наблюдал, как свет и бумага вторят друг другу, а затем взглянул на дедовские часы, не различая позиции стрелок. Гарри вспомнил Аустерлица, героя одноименного романа В. Г. Зебальда, который утверждал, будто никогда не имел часов, поскольку находил эту вещь смешной и до основания лживой. С чего вдруг мы сверяем дневное и ночное время по одному и тому же кругу? Писателю захотелось ответить, что это и вправду абсурд, что днем и ночью мы разные и по-разному воспринимаем время. И уж тем более предметы и людей, которые нам встречаются. Ночь, которая стирает преграды для взаимопонимания, теперь надвигалась, пожирая по пути долину и фронтонную стену, разворачиваясь на раскрытых страницах тетради.
Пора.
Пес по-прежнему не откликался.
Гарри приехал на площадь раньше назначенного времени и теперь сидел в машине с включенным мотором, чтобы не замерзнуть. Сквозь закрытые ставни проступали квадратики света, только не в окнах Эдуарда — накануне он оставил ставни распахнутыми. Над дверью мэрии мерцал лишь неоновый указатель запасного выхода — по крайней мере, мэр не засиживается на работе допоздна.
Гарри позвонил родителям, расспросил о новостях. Отец постепенно приходил в себя. В его голосе слышалась усталость. На этот раз волков не упо-минали. Наступило время ужина.
— Ты же знаешь маму и ее щепетильность по части приемов пищи. Целую, сынок. Завтра созвонимся и поговорим подольше.
Гарри повесил трубку и положил телефон на пассажирское сиденье.
Колокол еще не ударил восемь раз. Гарри рассматривал памятник погибшим, освещенный с четырех сторон. Он методично прочел список имен и фамилий, как когда-то ребенком, на каникулах с родителями, он изучал автомобильные номерные знаки по пути в лето, наполненное скукой и меланхолией.
Гарри заглушил мотор.
Телефон зазвонил в тот момент, когда он добрался до трех Морелей в списке, выгравированном на памятнике. Гарри взглянул на экран, и еще одно имя встало в похоронный ряд. Эпифания. Девушка, тщетно ждавшая его обещание. В последний раз они разговаривали очень давно. Гарри уже не помнил, когда именно. В эту минуту ему совершенно не хотелось завалить беседу. Он дождался, пока телефон погаснет, а имя исчезнет со стеклянного монолита. Экран потемнел и снова загорелся. Сообщение на автоответчике. Гарри вернулся к памятнику, к страданиям этих юношей, лежавших в грязи, к фамилиям на камне. Он пытался представить, каким могло быть их последнее послание близким. Последние слова, невольно остающиеся в памяти.
«Мои глаза устали высматривать твое обещание»;
Когда Гарри слушал Эпифанию, ему казалось, будто ее голос не принадлежит телу, которое он увидел, будто интонации открывали нечто древнее, одновременно нежное и варварское, этакое смешение песнопений, криков и приглушенного смеха на кончике языка. Голос как будто не принадлежал ей, но гнездился внутри, вырывался из
