Человек обитаемый - Франк Буис
«Отдыхай, сын.
Страданиям конец».
Яркий свет залил овчарню. В приоткрытую дверь Калеб увидел ветку плюща, стремившегося с крыши прямо в ясное небо. Боль прошла. Бескрайняя нежность касалась всех обнаженных частей его тела. Животные отдыхали. Эмма танцевала в долине, наученная ветром. Пес отправился за ней.
Наконец она нашла Калеба — ее привел пес с ожогом от соли на лбу. Он остановился у двери, отошел в сторону, и хрупкий силуэт ворвался в яркий свет. Эмма бросилась к Калебу. Она кричала, прижималась к нему, брала в ладони его лицо, не смея прикоснуться к макушке, к ране, похожей на иссохшую лаву.
Калеб слышал ее стенания, но не мог ни ответить, ни пошевелиться. Будущего не существовало. Настоящее — рука, прижимающая платок к неизлечимой ране. Настоящее — остановившаяся в жилах кровь. Мать была права. Он ослушался, приблизившись к Эмме, и умер. Однако по-прежнему ни о чем не сожалел. Все оборвется на нем, проклятие исчезнет.
Эмма встала на колени, расстегнула рубашку на Калебе и обнажила покрытую синяками кожу. Ответственным за этот ужас был Сильван Арто. Он пообещал отомстить за то, что она его бросила. Угроз, кроме нее, никто не слышал, она ничего не докажет. В любом случае никто не осмелится свидетельствовать против Арто. Ярость и беспомощность исказили черты ее лица, пока руки ощупывали остывшее тело. Она не могла дышать от рыданий. Смотреть на труп становилось невыносимо. Эмма хотела выбежать наружу, закрыть дверь, все стереть и вернуться обратно, но не могла. Тогда она рассыпала сено по лицу Калеба, укрыла им его голову и тело, пока он не исчез из виду. И стала молиться. Это был последний раз, когда она молилась.
Позже Эмма будет искать подходящее место для них, место, где можно было бы почтить память Калеба. Конечно же, не на кладбище среди пошлых могил. Часовня Магдалены оказалась идеальным местом, чтобы освятить их любовь. Очевидным. И святая, и Калеб умели исцелять. Каждую неделю Эмма будет собирать букет с сезонными цветами и приносить его туда. Будет чтить память мужчины, которого она любила, но лишь мгновение, и это станет смыслом ее жизни.
Она ушла, оставив Калеба в соломенном саркофаге, и закрыла двери овчарни, превратившейся в мавзолей. Снаружи лаял пес, отчаянно, словно у него украли тень. Затем он завыл — по-волчьи.
«Сын, волков не было уже давно.
Очень давно.
Они их истребили, как и нас.
Но волки вернутся.
А для нас все кончено.
Так будет лучше.
Не беспокойся за девушку, она справится.
Ты солгал тогда, в больнице, когда пообещал отвезти меня домой, но за это я тоже не сержусь.
И про барана, которого достал из колодца, ты тоже соврал.
К счастью, в тот день ты вытащил лишь череп.
Я боялась, что ты нашел что-то еще.
Тогда еще было рано.
Теперь наступило время ответов на вопросы.
Они тебе не понравятся.
Но не мне отвечать.
Не мне.
Платок на твоем лице…»
Калеб больше не слышал матери. Эмма была далеко, пес умолк. Калеб лежал один, прижавшись лицом к белому савану, пропитанному его потом и кровью, которую Сара называла порченой. Наконец наступило время откровений.
Бродяга
Последние облака цвета сена потеряли высоту при столкновении с холодным воздухом над долиной; некоторые из них, словно брошенные гнезда, цеплялись за кроны деревьев, склонившихся над рекой.
Бродяга ждал, пока трактор уедет. Он достал из кармана платок, развернул его, промокнул лоб и обильно плюнул на раскаленный солнцем двор. Затем убрал платок и надел шляпу.
— Чертова пыль, прямо так и лезет в горло вместе с жарой, — сказал он.
— Чего тебе надо?
— Воды, конечно же.
— Только за дуру меня не держи, ты мог утолить жажду в любом другом месте.
Бродяга повернулся к калитке.
— Парень растет добрым малым.
— Говори, что тебе нужно, и уходи…
— Заметь, у меня нет выбора, — задумчиво произнес бродяга.
— Замолчи!
Он приблизился к колодцу, постучал палкой по верхней перекладине и повернулся к Саре:
— Полагаю, он так и лежит на дне.
— Это вопрос?
— Нет, ответ я уже знаю.
В глазах бродяги читалось удовлетворение. Он ткнул палкой в колодец и направился к дому. Дойдя до крыльца, он поставил ногу на нижнюю ступеньку, сложил ладони на бедре, запрокинул голову, и золотистая солома шляпы замерцала на солнце.
— Ты же знала, что однажды я вернусь.
— Надеялась, тебе хватит порядочности этого не делать.
— Надеялась… — Бродяга прервался, склонил голову, указывая в сторону овчарни, но не глядя на нее. — Я достаточно насмотрелся на эти края, чтобы понять: слишком много людей не бывает.
— Это что еще значит?
— Появилась мысль задержаться тут ненадолго.
Лицо Сары исказила усмешка.
— Ты прекрасно знаешь, что это невозможно, — ответила она дрожащим голосом.
— Кого ты боишься?
— Уж, во всяком случае, не тебя.
— Тогда чего? Что придется продолжать врать ему в моем присутствии? Или что я все расскажу?
— Убирайся немедленно!
— Вся округа догадывается. Только Калеб…
— Убирайся! — повторила Сара, рассекая воздух перед собой.
— После стольких лет ты по-прежнему злишься на меня?
— Ты мне противен.
— Ничего не могу с этим поделать. Ты никогда не желала мужчины. Но деваться некуда.
— Некуда?
— Я о крови — лишь она имеет значение для таких, как мы.
— Кровь, о которой ты толкуешь, не стоит ни гроша. Все оборвется на Калебе, уж я об этом позабочусь.
— Бедная моя Сара, этот парень не станет спрашивать твоего мнения, когда окажется у девушки между ног.
— В последний раз повторяю: убирайся!
Бродяга выпрямился и прищурился, взглядом бросая вызов Саре.
— Иначе что? Проклянешь меня? — спросил он, обнажив желтую от табака улыбку.
Сара отчаянно посмотрела на горизонт. Шум трактора едва доносился. Она дорожила сыном больше всего на свете. Его осуждение стало бы худшим из наказаний. Какой смысл жить, если секрет его зачатия раскроется? Она была готова на все, чтобы избежать порицания и позора.
— Я наполню твою флягу, а потом ты исчезнешь.
Бродяга не ответил. Он снял шляпу одной рукой, второй стянул с шеи флягу за ремешок из козьей шкуры и остался стоять, словно уличный торговец, готовящийся к сделке.
— Оставь, я сам.
— А потом ты уйдешь?
— Потом, — безразлично ответил он.
Сара вошла в дом, бродяга — за ней. Оказавшись внутри, он засомневался, затем по привычке положил шляпу на стол, снова промокнул лоб и оставил
