Восемь тетрадей жизни - Тонино Гуэрра
Так он шел голодный куда глаза глядят.
На четвертый или, может, на пятый день он заметил, что за ним следуют овцы. Лев еле шел, совсем обессиленный от голода. Он медленно поднялся на холм, не желая встречи с овцами, поскольку без клыков, с расшатанным одним зубом, с больными когтями он не смог бы управиться даже с ягненком.
Овец было много, будто белое облако поднималось и бесшумно обволакивало холм, медленно, очень медленно, сужаясь и поглощая пространство вокруг льва с белой бородой. Ему стало ясно, что овцы атакуют его, постепенно страх перед этим шелестящим потоком овец охватил его, и он никак не мог с ним справиться.
Некогда его львиное сердце, всегда бьющееся ровно, даже во время гнева, даже в погоне за стадом антилоп, сейчас вздрогнуло и затрепетало как у птички, которую он в детстве в Кении ради забавы захватил, подержал в пасти и отпустил.
А сейчас его пасть отвалилась от страха, посеревшая, полинявшая его кожа мелко-мелко дрожала, как у лошади, которая дрожью сгоняет со спины мух.
Овцы продолжали наступать.
Лев оглянулся, ища помощи. О, как мечтал он сейчас о хлысте синьора Перетти, свист и треск которого выводил его из себя и вызывал такой гнев, что он хотел его сожрать вместе с сеньором Перетти. Он мечтал снова стать богом огня и вылетать из жерла Везувия, вместо того, чтобы лежать на этом маленьком холмике.
Когда лев достиг вершины холма, паника овладела им окончательно, и он (о, позор) решил спрятаться в жидком кустарнике и свалился там, уложив голову на землю так, чтобы стать маленьким и невидимым.
Едва он успокоился и сердце начало биться тише, как в ухе, приложенном к земле, вдруг начал нарастать гул, и земля задрожала. А в другом ухе он услышал тихое потрескивание.
Лев понял, что овцы обгладывали кустарник. Кусты оголялись, и медленно, как на фотографии, начало появляться огромное тело льва.
Все вокруг него заполнилось противными мордами овец, на него смотрели тысячи водянистых глаз. От страха у льва снова забилось и запрыгало сердце. Воля окончательно покинула льва с белой бородой, и пасть его снова отвалилась.
И тут совсем рядом оказалась маленькая овечка с красной повязкой вокруг шеи, видимо, от дурного глаза. Догадалась ли овечка, что это — пасть льва, или приняла ее за пещеру — дрожащему от страха льву понять было невозможно. Однако она зашла в пасть, перебирая маленькими ножками, от чего стало щекотно, и льву стало невыносимо трудно сдержаться и не захохотать, что в его положении было очень рискованно. Наконец овечка сложила пучок травы и сочных листьев, весело выскочила из пасти и побежала за мамой, которая уже начинала ее искать.
Лев закрыл пасть, но снова вынужден был открыть, поскольку увидел, как к нему, прыгая, бежала овечка с новым пучком травы и листьев.
Так повторялось несколько раз, пока овечке игра не надоела, и она потерялась в густой массе овец.
У льва во рту оказалось много травы, он медленно провел шершавым языком травой о нёбо. О, как противен был вкус этой гадости! Лев хотел было выплюнуть траву, но испугался овец, теснившихся совсем уже рядом и бодавших его кучерявыми головами.
Что оставалось делать? Искать ли мясо на неверных ногах беззубому? Или вот так идти вместе с ними, прикинувшись бараном. Идти так в вечных поисках травы за стадом овец. Стадо с давних пор пас пастух с белой, как у льва, бородой, который когда-то в этих местах укрывался от солнца в тени шелковицы, и ел беззубыми деснами хлеб с овечьим сыром и запивал водой прямо из одетой в брезент бутылки.
Лев встал и пошел за стадом, пощипывая траву. Вокруг него теснились овцы, и лев начинал слышать ровное и тихое биение их сердец, и его львиное сердце тоже начало биться ровно и спокойно. Только иногда под него забегала овечка с красной повязкой, била его снизу маленькими, как наперстки, рожками, требовала открыть пасть, чтобы положить туда пучок травы. Глупая, она приняла его за отца. К великому удивлению льву это было приятно, и он улыбался огромной пастью, в которой радостно светился единственный зуб с золотой коронкой. Улыбка делала его похожим на перезрелый инжир.
В старом сердце льва с белой бородой волнами разливалось тепло.
ДОМ НОБЕЛЯ
Полунин, великий клоун, наносит визит дому братьев Нобель в Санкт-Петербурге. Этот дом уже годы находится в самом отчаянном запустении. Клоуна не поражает разрушительное действие времени и заброшенность, однако изумляет открывшийся ему и доселе неведомый мир покинутого дома, как будто он спустился с другой планеты. Его боязливое любопытство направлено на все, что он видит вокруг. Он входит в зал, где к стенам сдвинуты диван и кресла, с выходящими наружу клочьями материи из прорванных кратеров кожаной обивки. Осевшая пыль уничтожила цвет, сделав все однотонно-белесым. Робость сковывает его, и он не решается подойти к этим странным предметам, которые видит впервые. Когда же наконец понимает, что на них можно и удобно отдохнуть, падает в кресло, поднимая облако окутавшего его дыма. Его испуганное лицо мы видим из рассеявшейся и опустившейся вниз пыли.
И тогда-то появляются некоторые из его коллег, которые помогают ему выбраться из этой мягкой клетки, которая держит его в плену. Общему ликованию нет конца, которое переходит в импровизированный танец, сопровождаемый музыкой. Клоун продолжает свое путешествие. Теперь зеркала пробудили в нем любопытство. Обнаруживает свою фигуру, отраженную в зеркале. Сначала он очень пугается, но снова возвращается к своему отражению. Пытается поговорить с ним, но ему никто не отвечает. Пробует снова.
Клоун: «Кто ты?»
Отражение: «Я — это ты».
Его удивление и робость растут, когда он видит, что из зеркала появляются живые «я — это ты». Они улыбаются и одеты, как и он, в его же костюмы из разных номеров спектакля. Для того чтобы он окончательно успокоился, все эти клоуны — «я — это ты» начинают двигаться в ритме танца, постепенно вовлекая и его.
Движения и танец те же, какие были в конце знаменитого спектакля прежних лет. Как только музыка прекращается, танцоры сразу же исчезают за зеркалом. Он огорчен, что встреча закончилась, и даже его собственное отражение исчезло с поверхности запыленного стекла. И правда, зеркало отражает теперь лишь комнату, где его нет. Он потерянно восклицает: «Нет, мы ушли», — и добавляет: «Нет, мы ушли», «Но куда?» Испуганно
