Восемь тетрадей жизни - Тонино Гуэрра
Иногда синьор Перетти доставал из кармана гребешок, причесывал свою буйную шевелюру, от которой у него не осталось и следа, а затем приводил в порядок льву белую бороду, после чего выдувал из гребешка седые волосы, и они улетали вместе с ветерком, напоминая ему о том, как он — молодой и упругий — мчался за тысячеголовым стадом антилоп, взмывал в небо и накрывал своим могучим телом самую быструю, самую красивую антилопу и затем махал ею над головой как платком, и жгучие картины дальнейшего уничтожения проплывали перед ним.
На некоторое время его ангажировал в Тоскане фотограф «для симметрии и гармонии», как говорил он синьору Перетти. Поскольку у фотографа был другой лев, точно такого же размера из папье-маше. Он забрал льва с белой бородой в Тоскану, пользовался им как реквизитом. Смахнув с него мух и пыль, он сажал на льва девочек и мальчиков в матросках и страшно злился, когда лев с белой бородой не успевал открыть рот в момент, когда вспыхивала вспышка, как это делал симметричный ему лев из папье-маше. Друг фотографа Дзембио Бланджелли, ученик зубного техника, забавы ради и для практики, надел ему на единственный зуб коронку из дешевого золота, что вызвало у прохожих хохот, но затем к этому привыкли. Но однажды фотограф исчез и унес с собой омерзительный запах химикалий и дешевых папирос. Льва с белой бородой вернули обратно в цирк ночью на попутной машине с попутными курами и гусями.
Так и лежал он старый, никому не нужный, и клетку его закрывали лишь потому, чтобы его не обидели ночью пьяные английские моряки.
В подобных воспоминаниях проходили дни, месяцы и годы, пока лев не заметил, что цирк начали распускать. Две упорхнули в Белград, где для них нашлась работа на окраине города в парижской кондитерской «Этуаль».
Грузинский всадник, капитан Курцхалия, сбрил усы, сбросил папаху в пыль у ног Перетти, плюнул на него, обменял коня на велосипед, галоши, 1,5 литра вина и укатил, звеня звонком, в сторону Неаполя. Там его видели, стоящего головой на руле велосипеда, делающего круги с аморальными намерениями вокруг фальшблондинки, и та тоже крутилась, показывая ему зад не первой упругости.
Два китайских жонглера, бросившие инструменты труда, оказались вовсе не китайцами, а неаполитанцами, и даже не неаполитанцами, а неаполитанками, после чего исчезли в южных степях России. Переодевшись в цыганок, они подвергали насильственному гаданию местное население в течение лет, пока одна из них не стала французской модисткой в Одессе на Малой Арнаутской. Другая же стала солисткой ордена Ленина Тбилисского театра оперы и балета им. З. Палиашвили и написала книгу «Моя жизнь в искусстве», переведенную на многие европейские языки, кроме итальянского.
Два клоуна более или менее нашли себе работу по призванию. Они устроились в Болонии в госпитале клоунами-сиделками при умирающих, облегчая им уход из этого на тот свет в смехе над прожитой жизнью.
Лилипут сперва стал мужем директрисы кинотеатра, а затем играющим тренером женской баскетбольной команды в городе Ганновере, где был уличен правдолюбивой газетой «Дойче цайтунг» в одновременной связи с двумя баскетболистками, после чего уплыл с двумя спортсменками в Америку на «Титанике».
Венгерский акробат, нырнув в бадью с водой, уплыл в неизвестном направлении, не забыв прихватить последние деньги, которые синьор Перетти хранил в деревянном ящике.
А звери?
Лошади были проданы в окрестные деревни, вернее, одна была продана кузнецу Дзола, а другую обменяли на четыре порции тальятеле — яичной лапши под соусом.
За слоном приехали из римского зоопарка научные работники. Ходили вокруг него, дискутировали, а затем стащили с него алый плащ и бросили в угол, где валялись ведра, грабли для опилок и стояла клетка со львом. Кто-то накрыл льва алым плащом. Лев под алым плащом стал похож на герб Объединенного Королевства.
Обезьян купил за гроши гастон Альттоф, импресарио цирка «Орфей».
Кота-шахматиста в клетчатом костюме согласились принять в доме маршала на общих условиях с другими кошками, которые в невероятном количестве жили и плодились в запущенном саду, висящем над лагуной.
Двух собак, Цезаря и Клеопатру, отдали пастуху, который удивленно цокал, вздыхал и качал головой, когда те становились на передние лапки и выученным, неискренним смехом собирали овец в стадо.
А блохи, которые, как известно, сопровождают все шапито мира и даже встречаются в стационарах, вели независимую жизнь и не подчинялись воле синьора Перетти. Блохи, сперва было, растерялись после исчезновения зверей, но быстро разобрались в проблеме, часть пристроилась на льве, а другие уехали кто куда на машинах, поездах, на кораблях по всей Италии и даже за границу.
Оснащение цирка тоже доставило немало хлопот синьору Перетти. Всё железное — гвозди, крепления, трапеции, качели, лонжи, тросы были проданы в скобяную лавку бело-зеленого цвета. С тентом было труднее: сначала никто его не захотел брать, пока крестьянин Тороттела не согласился сшить из красного кусочка тента брюки. После этого мода на цветные брюки из тента пошла по обеим Сицилиям, а затем перекинулась на Америку. Часть тента была продана рыбакам на паруса, и они, алые, синие, зеленые, долго еще напоминали жителям города о маленьком цирке шапито.
Эта скромная выручка на некоторое время помогла не распасться семье синьора Перетти, но потом его родная дочь от случайной жены, специалистка по глотанию шпаг, ушла туманной ночью с моряком, как говорили, в Марсель. А еще через ночь ушла и жена, тоже глотательница шпаг.
Там, где стоял цирк и весело трепетали флажки, осталась лишь клетка льва с белой бородой, и ветерок играл мусором, бумажками от конфет, программками и старыми билетами, загоняя мусор ко льву в клетку.
Синьор Перетти был принят служителем в детский приют в Баньяковалло. Он не знал, что делать со львом, куда его пристроить.
И как был рад сеньор Перетти, когда рядом затормозила военная машина и оттуда попрыгали солдатики. Они отстегнули от машины зеленую пушку, привязали к машине клетку льва с белой бородой и с величайшей осторожностью дотащили его до речки, за которой начиналась роща. Они открыли клетку льву с белой бородой, чтоб он сам мог себе найти пищу, отдали ему салют и поехали дальше, а зеленая пушка, весело подпрыгивая, покатилась за ними.
Лев вышел из клетки, осмотрелся и робко вошел в маленькую речку, которая еле достигала его колен.
Роща скоро кончилась. За ней открывались холмы. Лев видел зайцев, стремительно проносившихся мимо, видел
