Песчаная роза - Анна Берсенева
– Как родители? – спросил Женя.
– Да прекрасно. Папа лошадями своими увлечен, мама алтайские травы изучает. Собирается какие-то кремы делать, и даже не то что как хобби, а фирму зарегистрировать. Они меня на Колыванское озеро возили. Там такие скалы! Как замки средневековые. До того красиво, даже не верится, что наяву такое бывает.
– Мне тоже не верилось, когда на Полесье приехал.
Поразительно, как освещается его лицо при любой, даже косвенной мысли об Алесе. Соне показалось, что его профиль мгновенно обвелся сияющей линией.
– Папа меня уговорил верхом покататься, – сказала она. – И представляешь, получилось. Прав он, пока не сделаешь, не узнаешь, на что способен.
– Ну, это очевидно, – пожал плечами Женя.
– Для тебя. А я так мало самостоятельного делала в своей жизни, в основном по течению плыла, что если это и понимала, то абстрактно. В общем, верховая езда освоена. Хотя не могу сказать, что мне понравилось.
– Почему?
– Какое-то огромное живое существо под тобой… Как-то не по себе. Ты ездил на лошадях? – спросила Соня.
– Да. И на верблюдах.
– Колыванское озеро на верблюда похоже, – вспомнила она. – С огромной такой головой. Если сверху смотреть, с вертолета.
– Ты и на вертолете полетала?
– Ага. Папа меня в этот раз решил приобщить ко всему, чего я боялась.
– А мама, как обычно, соглашалась с его решениями.
– Зря иронизируешь. – Соня улыбнулась. – Алеся тоже соглашается с твоими решениями. Такое у вас, видимо, свойство.
– У кого – у нас?
– У Артыновых.
– И у тебя?
– Не знаю, Жень.
Соня действительно этого не знала. С ее решениями приходилось соглашаться разве что коллегам, да и с ними все решалось в основном коллективно. А никаких более существенных решений она и не принимала. Сказать, что всегда соглашалась с решениями, которые принимали мужчины? Определенно нет. Что шла им наперекор? Тоже нет. Но какому алгоритму подчиняется ее жизненное поведение, она не понимала. Видимо, такому же неопределенному и неясному, как и вся ее жизнь.
– Как у вас дела? – спросила она. – Как Сережа, привык к тебе?
– Привык. Соня, я серьезно тебе говорю насчет метро и прочего. И контакты сведи к минимуму.
– Да они у меня и так к нему сведены, – снова улыбнулась Соня. – Я только на работе и бываю.
– Ты каждый вечер то в театре, то на выставке. Это надо прекратить.
Его жесткий тон поразил ее. Он никогда не позволял себе распоряжаться ее жизнью.
– Жень, неужели все так серьезно? – тихо спросила Соня.
– Да.
– Но почему? Всегда же был грипп. У Риты, соседки моей, однажды в пневмонию перешел, она даже в больнице лежала. И года три назад тоже какой-то азиатский был, птичий, что ли. Но никакой же паники никто не поднимал!
– Это не грипп, – сказал Женя. – Это совершенно непонятный коронавирус, такого еще не было. Распространяется стремительно, состояние больных ухудшается почти мгновенно, легкие просто отказывают, и это не единственный фактор летальности. Спроси любого эпидемиолога, он тебе скажет, что нужен немедленный локдаун, иначе это не остановить.
– Что такое локдаун?
– Всех по домам посадить.
– Но это же невозможно! – воскликнула она. – Ну как ты себе это представляешь? Никуда не ходить, ни с кем не общаться… Метро тоже закрыть, что ли?
– Хорошо бы. Но не закроют. Кстати, а ты не можешь из дома работать? – поинтересовался он. – У тебя же всё в компе, легко на онлайн перейдешь.
– Я понимаю, что моя работа не представляется тебе существенной, – обиделась Соня. – Но все-таки она требует моего присутствия. Мы обсуждаем, спорим…
– В скайпе можно спорить. Или есть другая платформа, зум, мы на ней с берлинской штаб-квартирой еще в прошлом году из Мозамбика работали.
– Ну какой еще зум, Жень? – вздохнула она. – Без живого общения ничего не сделать по-человечески.
За этим тягостным разговором доехали наконец до Большого Козихинского.
Увидев бабушкин дом с барельефами в виде прекрасных женских лиц над окнами и ярко освещенное, полное людей кафе на первом этаже, Соня вздохнула с облегчением.
Что было бы с жизнью, если бы не все эти чудесные незыблемости?
Глава 2
Все оказалось не так страшно, как казалось. Соня не знала, расстраиваться из-за этого или радоваться.
Ей было стыдно от того, что посреди общего уныния, фоном которого является болезнь, она живет с ощущением полной гармонии, и было удивительно, как легко она отказалась от всего, что считала неотъемлемой частью своей жизни. Как это – не забежать по дороге с работы в галерею у Никитских ворот, чтобы посмотреть только вчера выставленных там необыкновенных марионеток молодой французской художницы? Как это – не выйти вдруг, под настроение, в четверть девятого из дому, чтобы как раз успеть в консерваторию на второе отделение концерта, в котором исполняют любимого Малера? Как не слетать на два дня в Вену, чтобы посмотреть выставку Брейгеля? А два часа в бассейне «Чайка» утром по средам? А обеденные посиделки в кафе на Малой Никитской? А работа, ее удачная работа, в неспешной своей разумности оставляющая время и силы для разнообразной и такой же неспешной жизни?
Да вот так. Нет этого теперь, и как будто бы не надо.
Работа, впрочем, никуда не делась. Но Соня выполняла ее теперь не в старом доходном доме на Тверском бульваре, а у себя в квартире. Женя был прав: перенести домой все ее издательские дела оказалось не только не сложно – это вообще не потребовало усилий. Немедленно выяснилось, что в зуме обсуждать любые дела гораздо удобнее, чем в офисе: никого не приходится ждать, никто не ссылается на утренние пробки – будто в Москве когда-нибудь не бывает пробок! – или на то, что поезд якобы полчаса простоял в тоннеле метро.
Пробок в городе, правда, теперь не стало, это Соня видела из своего окна. Что делается в метро, она не знала, потому что если где и бывала, то в продуктовом магазине на углу, да и там лишь изредка: заказывать всё на дом оказалось гораздо удобнее, чем тратить время на покупку еды в магазинах, здесь, в центре, еще и дорогих до неприличия.
Собаки, которую пришлось бы выгуливать, у нее не было, а тягостности постоянного пребывания в четырех стенах она почему-то не ощущала вовсе. Может, потому что однажды, в самом начале апреля и локдауна, озираясь,
