Песчаная роза - Анна Берсенева

Поцелуй Сергея Васильевича показался Ксении яростным. От того, как он сжал ее плечи, у нее перехватило дыхание. Не говоря ни слова, он приподнял ее, посадил на ломберный стол перед собою. И замер, застыл, окаменел. Она поняла, почему, и проговорила задыхаясь, но ясно:

– Я сама этого хочу.

Он выдохнул резко, едва ли не зло, и стал расстегивать брюки. С бесстыдством, необъяснимым и жадным, Ксения обхватила ногами его бедра, словно опасаясь, что он передумает. Но этого не стоило опасаться – весь он был как натянутая струна, все его сильное гибкое тело рвалось в нее, и Ксения едва ли смогла бы это остановить, даже если бы хотела.

Но она и не хотела! Боль, пронзившая ее, как только она почувствовала его в себе, была слишком малой платой за счастье. Это счастье не заключалось ни в чем телесном, нет, и в телесном тоже, но оно было больше тела, и больше души, и больше всего, что она до сих пор чувствовала и знала.

Дыхание его было прерывистым, руки грубо сжимали ее грудь, и она понимала: эта грубость от того, что он не может справиться с лихорадочностью своего желания. Его движения у нее внутри были как удары, которые он не в силах был сдержать. Но что-то другое пробивалось сквозь эту одержимость… Вдруг – быстрое прикосновение его ладоней к ее щекам, его виска к ее виску, и короткий, словно просящий о прощении поцелуй, которым он коснулся не губ ее, но лишь их уголка… И тут же – снова бешеное желание, вбивающее его в нее, разрывающее всю ее болью, от которой слезы выступали на глаза.

Ксения не сразу поняла, когда почувствовала вместо боли совсем другое: как будто внутри у нее электрический звонок, непрерывный звон которого пронизывает все тело. Она не знала, что это, не испытывала прежде ничего подобного. И вдруг вспыхнул свет – не перед глазами даже, не вне, а внутри нее! Вспыхнул, слился со звоном, заставил Ксению вскрикнуть и забиться в сжимающих ее руках. Ничего не видя из-за мгновенного ослепления, она расслышала стон, потом почувствовала, как голова Сергея Васильевича падает на ее плечо, как он судорожно вздрагивает вместе с ней – может быть, тоже охваченный светом и звоном, которые ею владели.

Он замер. Ксения слышала его частое дыхание. Потом перестала слышать. Как такое может быть, не умер же он? Но нет, конечно – поднял голову от ее плеча. Она коснулась ладонью его лба. Холодный и мокрый, словно залит талой водою. От ее прикосновения он сразу же отпрянул, высвобождаясь. Застегнул брюки. Повернулся. Шагнул с террасы. Скрылся во тьме.

Еще несколько минут она прислушивалась к отзвукам его тела в себе. Потом и отзвуки затихли.

До сих пор Ксении казалось, что отчаяние она испытала в тот момент, когда поняла, что Кабир продал ее в гарем или в портовый притон; это слилось в ее сознании. Но сейчас она понимала: тогда был просто страх, ужас, потрясение – неважно, как называть. Теперь же ее охватило самое настоящее отчаяние.

Его нет. Быть может, он больше не вернется. Бездна разверзлась перед нею. Ноги сделались легкими, будто исчезли совсем. Ксения опустилась на пол, согнулась, почувствовала щекой и виском глину террасы. Время остановилось.

– Вы простудитесь, – услышала она. – Пойдемте.

Ксения вздрогнула и порывисто села, вглядываясь в его силуэт на пробуждающемся небе.

– Простите меня, – сказал Сергей Васильевич. – Если можете.

– За что? – чуть слышно произнесла она.

– За мою осатанелость.

– Вам не следует просить…

– Почему по-английски?

– Что – по-английски? – не поняла Ксения.

– Вы говорите сейчас по-английски. Почему?

Из-за того, что ночные разговоры с Мэри были самыми доверительными разговорами ее детства, английский стал для Ксении самым доверительным языком. Прикровенным – так мама это называла.

– Я случайно, – проговорила она. – Наверное, потому что… Не могу на вы… теперь. Вы стали мне… все равно что я сама. А по-английски ведь непонятно, ты или вы.

Он наклонился и, подхватив подмышки, поднял ее на ноги.

– Я сейчас, – сказала она уже по-русски. – Сейчас уйду к себе.

– У тебя руки как ледышки, – сказал он. – И ноги тоже, думаю. Ты идти-то можешь?

– Да, конечно. Наверное, – все же уточнила она.

Он взял ее на руки и понес в дом. Она слышала, как с каждым шагом все ровнее бьется его сердце. Если бы можно было растянуть эту минуту до вечности!

– Тот человек, Док, назвал вас…

– Тебя. Говори как хочешь. Это не имеет значения.

– Тебя. Назвал тебя Айсикл. Это ведь Ледышка, да?

– Да.

Он внес Ксению в ее комнату и, посадив на кровать, одним быстрым движением завернул в одеяло, будто спеленал.

– Почему? – спросила она.

– Студенческое прозвище. Не знаю, почему.

– Но ты совсем не ледышка! – горячо проговорила она.

– Ксения, я тебя не люблю. Ты это понимаешь?

Он стоял над нею, его взгляд пронзал насквозь.

– Понимаю…

Она опустила голову. Он закутал ее в одеяло до шеи, поэтому слезы, скользнув по щекам, сразу впитались в ткань.

– Я повел себя как скотина. Этого нельзя извинить.

– Но я правда хотела… быть твоею.

Она подняла голову, взглянула в его глаза.

– Возможно. Но ты заслуживаешь, чтобы твой первый мужчина тебя любил. Или хотя бы заботился о тебе.

– Никто не заботился обо мне так, как ты! Только…

– Только твой отец, понимаю. Но я тебе ни в отцы не гожусь, ни в мужья.

– Я не требую, чтобы ты на мне женился.

– А логично было бы потребовать. Послушай меня, пожалуйста. – Он присел на край кровати рядом с нею. – Я тебя не люблю и полюбить не смогу. В этом у меня нет ни тени сомнения. Если бы я мог предложить тебе что-то вместо этого, хотя бы, к примеру, то, что предлагал тебе Ахмед…

Ксения жалко улыбнулась.

– Ахмед ничего мне не предлагал. Я его и видела-то всего однажды и мельком.

– Предлагал или нет, но дал бы тебе довольство и покой. Это не так мало, как тебе кажется по неопытности. А моя жизнь далека от того и другого.

– Тебе придется сейчас уехать, бежать? – перебила она. – Но я…

– Но ты ничего не боишься и пойдешь за мной в огонь и воду. – Глаза у него сделались совсем ледяные. – В этом нет ни малейшей необходимости. Такие порывы от не любимой женщины только обременяют. Лучше если ты не станешь питать пустых иллюзий на мой счет. Бросить тебя на