После завтрака - Дефне Суман
Так я говорил, еще не зная, что Нур уже приняла решение уйти из журналистики. Она ничего не ответила. Мы пошли по набережной в сторону Бебека. Потом добрались до Арнавуткёя, оттуда – до Бешикташа[52]. Я так и шел, положив Нур руку на плечо. Ветер все усиливался. Вода стала светло-голубой; Босфор словно затаил дыхание, застыл, как стекло. Грустный это был цвет. Предвестник снега.
Когда мы дошли до Бешикташа, Нур проговорила непривычно мягким голосом: «Бурак, поедем на остров?»
Я не стал напоминать ей о машине. Мы же быстро вернемся. Она подождет нас в том переулке, где мы ее припарковали. Магнитолу все равно давным-давно украли.
Пока мы плыли на пароходе, небо потемнело, пошел снег. Море перестало сдерживать дыхание, заволновалось. Пароход дал долгий гудок, с трудом пришвартовался к пристани – и начались три самых счастливых дня моей жизни, которые мы провели в этом доме, напротив камина, на этом самом диване. Бросив людей, о которых дали слово написать, бросив Элиф, продолжавшую голодовку.
Селин оставила попытки зазвать меня в библиотеку, достала из обитой бархатом коробки несколько фотографий и пыталась всунуть их в костлявые старушечьи руки Ширин-ханым, которые та сложила на груди. Селин тоже хотела обратить время вспять. Она была уверена, что если ей удастся вернуть прабабушку к той точке, в которой та пребывала полчаса назад, то ее невероятная история, ее великая тайна произведет на меня не менее великое впечатление. Но в прошлое нельзя вернуться, Селин. Я старался изо всех сил. Теперь я даже понимаю, что последние семнадцать лет жил для того, чтобы вернуть три дня, проведенные в этой библиотеке. Мое счастье осталось здесь. В переполненном болью, стыдом, блаженством и любовью сердце молодого человека. Но прошлое нельзя перенести в настоящее, Селин. Нельзя «жить мгновением», как любят говорить твои сверстники. Мгновение, едва ты о нем подумаешь, превращается в кадр из фильма под названием «Прошлое», в воспоминание. Жизнь – не что иное, как череда воспоминаний. А воспоминания состоят из утраченных мгновений.
– Селин…
– Секунду, Бурак. Одну секунду. Бабуля, посмотри на меня. Ты меня слышишь? Вы только что закончили завтракать. Служанка заваривала чай. А твой отец…
Я молча вышел из библиотеки. Песенка Садыка стихла, да и самого его не было видно. Я прошел мимо лестницы и остановился в прихожей. Сначала меня ослепил свет, льющийся в открытую дверь, но потом я увидел Нур. Она стояла, прислонившись к косяку кухонной двери, одетая в темно-синее кимоно, разрисованное вишенками, держала в руках кисет с табаком и смотрела на меня своими ясными глазами, опухшими то ли от слез, то ли от слишком долгого сна. Я застыл на месте, глядя на нее. В ее взгляде, в ее лице я видел отражение всех тех лет, что мы провели вместе. Моя любимая женщина. Мой самый близкий друг. Единственный человек, который делит со мной память о юности.
Мы долго так стояли: она – у кухонной двери, я – рядом с лестницей. Услышав шаги Селин в библиотеке, я прошел через прихожую. Нур протянула мне руку. Ее ладонь была мягкая, как земля после дождя. Держась за руки, мы вошли в столовую и закрыли за собой дверь. На паркетный пол падал ленивый желтый послеполуденный свет. От деревянной мебели исходил теплый терпкий аромат. Мы сели рядышком у стола, за которым накануне вместе завтракали. Тонкие листья акации за окном тихонько трепетали от едва заметного ветерка. Ладонь Нур все еще лежала в моей. Я слишком хорошо ее знал, чтобы не заметить, как ей плохо.
18
Когда Бурак вышел из библиотеки, я оставила бабулю в покое и рухнула в кресло у окна. Я была вне себя от ярости. Глаза метали молнии. Хотелось швырнуть на пол лежавшие на кресле расшитые золотом подушки, топтать их, бить о мебель и стены, пока вата не полетит. Но и это бы меня не успокоило. На самом деле мне хотелось схватить бабулю за тощие плечи и трясти, трясти, трясти. Отомстить ей. Опозорила ты меня, Ширин. Опозорила! Выставила меня лгуньей, врушкой. Бурак наверняка решил, что я все придумала, чтобы заманить его сюда.
Я вышла в прихожую. Бабуля дремала, откинувшись на спинку дивана. Безнадежный случай. В прихожей я остановилась у двери и сначала не поняла почему. Подумала, что это игра света, падающего сквозь цветные стеклышки в двери, ведущей в сад. Но потом мой мозг осознал то, что увидели глаза. В столовую скользнули две тени. Два человека, державшие друг друга за руки. Дверь захлопнулась. Я подбежала к ней, и тут изнутри повернулся ключ. Ничего себе! В этом доме в каждой двери торчит по большому черному железному ключу – точь-в-точь из сказки, – но до сего дня я ни разу не слышала, чтобы какой-нибудь из них поворачивался в замке. Они же просто для украшения. Никто не закрывает двери. Что происходит? Я прислушалась. Голос тети Нур, ответ Бурака. Очень тихие голоса, почти шепот. Шаги по паркету, скрип стула. И музыка. Альбинони.
В этот момент кровь бросилась мне в голову. Я чуть было не дернула за дверную ручку, чтобы они открыли, но что-то меня остановило. Селин, что ты делаешь? А они? Что они там делают? Ну и дурочка же я! Не видела того, что творилось у меня на глазах! У этих двоих – любовная связь, affair[53]. Тетя изменяет мужу, да еще и у всех перед носом! У меня перед носом. А я, как дура, надеялась заинтересовать Бурака. Думала, что прошлой ночью он
