Бабушка сказала сидеть тихо - Настасья Реньжина
Тот раскрыл рот от удивления, широко, не стесняясь. Да и кого тут стесняться? Что за волшебное место? Недавно только тут было темно и страшно, а сейчас гляди-ка: золотом льется свет, пробиваясь сквозь ветви деревьев. Те не шумят злобно, тянутся к солнцу, не до Куприньки им. Филин спать ушел, не пугает, не ухает. Лес стал приветлив. Лес стал прекрасен.
– Нравится тебе, Купринюшка? – спросила баба Зоя, заметив восторг мальчика. Тот радостно закивал. – Ну что ж, вот наш новый дом. Покуда тут жить будем. – Вот только сколько это «покуда» – не уточнила. – До конца лета да сентябрь перекантуемся, а там видно будет. Что наперед загадывать? Нам бы только еще немного пройти, от опушки совсем недалече мы сейчас, – сказала баба Зоя, подымаясь и стряхивая с юбки хвоинки. Тело Куприньки немного ломило, все же спать на земле и на баб Зое не так уж удобно, но к новому походу мальчик был готов. Это ж надо: столько всего интересного впереди!
Шли они, шли (Купринька, правда, больше скакал что козленок), пока не приглянулась бабе Зое полянка.
– Тут останемся. И ягод, гляди-ка, много. – Набрала баб Зоя в ладонь черники, сунула ее в рот, пожевала задумчиво, выплюнула и Куприньке протянула: – На-кась, попробуй. Витаминчики. – Купринька слизнул черничную жижу с баб-Зоиной ладони, улыбнулся черными зубами: сладко. – Что ж, как-нибудь проживем, – вздохнула баба Зоя. – Сколько-нибудь протянем.
Глава 23
По ночам Купринька мерз. Прижимался к бабе Зое, чтоб согреться, но не чувствовал тепла.
Днем Купринька голодал. Прихваченная с собою краюха хлеба закончилась быстро. Все ягоды, что росли вокруг шалаша, они давно уже объели, а дальше ходить боялись. Вернее как – боялась баба Зоя, Купринька-то и рад бы изведать новые поляны. Но баб Зоя не отпускала. И Купринька подчинялся. Иногда чудилось, что воют волки. Иногда, что прям рядом. Но ни один волк пока на них не вышел. Говорят, волки убивают больных зверей. Значит, Купринька и баба Зоя пока еще здоровы, пока еще плохая добыча. Конечно, это все самообман. Просто повезло. Волк может убить кого угодно, если захочет есть. Купринька теперь не совсем понимал, зачем они переселились из дома сюда вот, в лес. Из тепла и сытости в холод и голод. Хотя поначалу ему было радостно: вот оно, небо, вот он, простор. Свобода! Долгожданная.
Первые дни он радостно носился по поляне, правда, баба Зоя запретила кричать, визжать и вообще издавать громкие звуки, да еще и следила за мальчиком суровым взглядом. Это уменьшало Купринькино возбуждение, но всего лишь на чуточку. Воздух! Свежий, не то что в шкафу или даже в доме с его вечно закрытыми ставнями.
Мальчику казалось, что он видит этот воздух, может его потрогать, почувствовать, пропустить сквозь себя. Откуда ж всю жизнь запертому в четырех стенах Куприньке знать про существование ветра. Да и к чему знать слово, когда ветер просто есть, когда он треплет Купринькины волосы, щекочет нос, пускает по коже мурашки? Если Купринька не бегал, то сидел у входа в шалаш и наблюдал. Его, кстати, за несколько дней соорудила баба Зоя из еловых лап и повалившихся некрепких тонких осинок. Лапы старушке так просто не давались: кололись, проклятые, не хотели отламываться. А так было бы хорошо целую еловую ветвь, чтобы укрыла надежно от ветра, дождя и снега, если придется до зимы тут куковать. Но нет – отрывались лишь мелкие ветки, которые пристраивались уж как получится, лишь бы не упали. Так что шалаш получился некудышный: с дырами-пустотами, от непогоды не укрывал. Прятал лишь от глаз людских. Впрочем, этого-то бабе Зое и надобно было. Купринька же наблюдал за бабочками, порхающими над одуванчиками, за деловитыми муравьями, несущими на своих спинах веточки, листики и пару раз – дохлых мух, за бойкими птицами, распевающими веселые песни, за падающей иногда хвоей, за летящими по небу облаками, за рогатым жуком, что перевернулся на спину и беспомощно барахтает лапками, за пауком, изловчившимся сплести паутину на едва построенном шалаше. За всем, прежде не виденным. За всем волнующим. За всем, что раньше было под запретом, за закрытыми ставнями. И никто больше не мог схватить его за шиворот и уволочь в Вечную Темноту. Никто не мог запереть в шкафу, посадить на цепь, заставить играть, когда не хочется. Свободный Купринька (баб-Зоин строгий взгляд хоть и держал мальчика, но уже не мертвой хваткой) прыгал по пенькам, бегал по поваленным деревьям, быть может, воображая себя эквилибристом. Но знает ли мальчик, кто такой эквилибрист? Вряд ли. Просто желание всюду ползать, скакать, испытывать свое тело на прочность, находясь в шаге от увечий, у мальчишек в крови. А Купринька только сейчас почувствовал себя настоящим мальчишкой. Испарилась былая неуклюжесть, стал легче шаг, выше прыжок. Поблагодарить бы за все Бога. Это ж он сотворил? Это ж он подарил Куприньке свободу?
Задирает Купринька голову, но не видит божий дом – сокрыт тот сосновыми да еловыми ветками. Ну ничего, вот уснет баба Зоя покрепче, выбежит Купринька на поляну – там виден огромный кусок неба, там не отгородился от мальчика Бог – и все-все-все свои благодарности разом вывалит. Осталось только добежать до поляны. Баба Зоя словно притихла от страха. Она бросала на Куприньку гневные взгляды, когда тот убегал непростительно далеко, заставляла его есть разжеванные ею ягоды (так ведь привычнее), один раз даже подняла на Куприньку палку, но тут же бросила – сил, чтобы хотя бы раз ударить Куприньку, не осталось. Баб Зоя чувствовала: еще немного, еще чуть-чуть – и совсем отдалится от нее Купринька. Осмелеет и уйдет. Он уже почти смелый. Зое Ильиничне становилось хуже с каждым днем. Старость не радость, шалаш, чай, не царский дворец, ягоды не весть какая еда.
Первые дни баба Зоя еще бодрилась, рыкала на Куприньку, строила шалаш, а после залегла в нем, почитай, прям на голой земле лопатками, уткнувшись в корни ели, да так и не вставала.
Купринька теперь приносил ей ягоды, Купринька теперь пережевывал ей пищу. Купринька теперь ей не повиновался.
– Иди поближе, Купринюшка. Или поближе, родненький. Садись вон сюда, ко мне в ноги. Удобно ли?
