Бабушка сказала сидеть тихо - Настасья Реньжина
– Тьфу пропасть! Ты чего это зевать удумал? – зашипела баба Зоя. А Купринька и впрямь раззевался. Баба Зоя все ворчит: – Ежели уж зевать решил, так делай то потише, а то у тебя не зевок, а крик орангутана, ей богу.
Не понимает Купринька, в чем проблема: подумаешь, орангутан какой-то. Это кто вообще такой будет? Что плохого в его зевках? Может, он еще и плюется при этом? Или зубы, например, выпадают и стучат по дороге – клац, клац, клац. Что такого особенного в том, как орангутан зевает? Но не спросишь же о том бабу Зою. Во-первых, слишком много слов нужно сказать, Купринька столько не потянет. Во-вторых, даже если бы и умел так резво говорить, все равно баб Зоя не ответила б, тут и гадать нечего. Или бы отмахнулась, или бы вновь разворчалась-расшикалась. Вот так и остаешься в неведении. Орангутан. Хм. Тянет баба Зоя Куприньку через поле в темную бездну: не видно, что там в конце. Куда идем? Зачем? И как-то совсем холодно стало вдруг.
Купринька поежился. Хотел было руками себя обхватить, чтоб хоть немного тепла задержать в себе, да не позволила баба Зоя, цепко левую руку Купринькину держит, ни за что не отпустит.
– Что? Зябко? – спросила. Только и всего. Даже ответа не дождалась. Ей все равно, холодно ли Куприньке, нет ли, знай, тянет за собой. И дергает. И уже не столь весело Куприньке вдалеке от дома, уже не радует его это неожиданное путешествие. И темнота уличная кажется столь же невыносимой, как и та, что осталась в комнате. Может, старая черная знакомая шепнула из окна этой, новой, темноте: «Ты за мальчишкой как следует приглядывай. Ты ему расслабляться не давай. Пошугай там его, пошугай хорошенечко». Темнота темноте не рознь получается. И спасительные фонари остались далеко позади. И тепло домашнее окончательно ушло, так резко забылось, словно и не было его вовсе. Никогда. И дома тоже никогда не было. И шкафа не было. Все съела темнота. То ли одна, то ли вторая – уж не разберешь. Вот только боль зачем-то оставила. Все съела, а ее оставила. Зря. Лучше б ее забрала. Вместе иль порознь с домом и шкафом – уже все равно. Повернула было баба Зоя к старому колхозу, но будто почуяла, что там в первую очередь искать будут, передумала. Впрочем, тут и чуйка ни к чему: во все времена, едва только колхоз заглох и коровник этот позабытым-заброшенным оказался, прятались в нем все кому не лень. И пьяница Афанасий, которого разозленная жена трое суток по всей деревне искала, а он, видите ли, отсыпался и догонялся, развалившись в старой колоде. И какие-то заезжие бандиты, то ли банк ограбившие, то ли обчистившие карманы несчастному путнику – местные все время путались в этой истории. Их тогда быстро обнаружили, быстро же и повязали. А деревенские придумали, что бандиты (ну ворье так-то, какие с них бандиты?) в старом колхозном коровнике обронили награбленное. Ой, все тогда переворошили, что осталось. Кто-то аж землю внутри вскопал. Не нашли ничего. Ни копеечки. Но не разуверовались. Теперь вот плюс одна легенда про деревенский клад, который точно есть, да только никто его не найдет. И Анна вот там Куприньку родила. Об этом, правда, никто не знал. Даже баб Зоя. Так что она точно не из-за этого передумала в коровнике хорониться. Найдут там! Ей богу, найдут. А в том, что их будут искать, баб Зоя не сомневалась. Нет, прятаться надо надежно. Там, где и не подумают тебя искать. Вот и направилась баб Зоя к лесу. Жутко, конечно, хоть и с молоду туда чуть ли не каждый день (исключая зимние) таскалась. Всякое дерево знает, до веточки, до листочка. Каждый кустик. Каждую лесную тропинку, поляну, грибные места, глухариный ток, небольшие, но гиблые болотца. Но то дни, а сейчас ночь. Ночной лес страшен. Вон стоит черной зубчатой стеной. Грозный. Хмурый. Неприступный. Того и гляди, выпустит всех лесных зверей на непрошеных гостей: лоси истопчут, медведи в клочья разорвут, птицы-вороны остатки разнесут по краям Земли. Были баба Зоя с Купринькой и сгинули. Ох, страшно! Вот и решай, где погибать: в колючем лесу или в собственном доме под натиском зевак в виде Марьи, Анфиски и их благоверных. А теперь баб Зоя с Купринькой – непрошеные гости. Никто их в лес не звал. А коли и послышались крики, то филин ухнул: «Уху». Что значит «пойдите прочь». Но нет пути назад. Куприньку уж и хватать не нужно, и дергать не требуется – он сам к баб Зое жмется, да так, что и шагу не ступить. Та его чуть отодвигает: «Да отцепись ты!» Но Купринька пуще прежнего прижимается, руками талию обхватывает и виснет на старушке. Тьфу, дурак какой! Ступает баба Зоя в лес. Тот обступает ее сразу, нависает злобно: «Кто такая? Зачем пожаловала?» Ни слова не молвит баба Зоя, во рту пересохло от страха. Трещат под ногами ветки, будто ругаются: «Зря-зря-зря-зря-хряк-хрясь». Если днем по этим же веткам идти, то их треск приятен уху – мелодия леса. Но ночью дело другое. Ночью этот звук по всему лесу разносится, громыхает, об деревья ударяется: «Гости пожаловали! Съесть-съесть». Деревья склоняются: «Кто это пришел, зачем это наш сон потревожил?» Расшумятся недовольные сосны: «Ф-ф-фу». Сжимается баб-Зоино сердце, хватается за подол усталый Купринька, но не сбавляет ходу старушка, идет и идет все глубже и глубже в чащу. Не шумите, сосны, не трещите, ветки, мне укрыться больше негде. А коли съешь меня, лес, так то и лучше будет. Попритих лес, смирился. Села баба Зоя на землю – нет сил дальше идти – привалилась к елке. К баб Зое привалился Купринька. И тут же уснул. Бедный, уставший мальчишка. Задремала и Зоя Ильинична. Сквозь сон пытается следить, не передумает ли лес, не обрушится ли на беззащитных. И перепутался уже сон
