Бабушка сказала сидеть тихо - Настасья Реньжина
Забежать всей толпой с криками и гаками? Для чего? Кого пугать и зачем? Да и не про их это компанию.
Словом, поначалу никто зайти не решался. Спрашивается, зачем же тогда дверь ломали? Минуты через две Генка уверенно прошел в дом, кто-то должен быть первым. По логике – то задача участкового, но Федорович совсем растерялся, отвык уже от всяких проникновений, закопался в своем участковом пункте в бумажках. Да и не было особо на его веку проникновений этих. Деревня же, куда тут проникать и по какому поводу?
За Генкой просеменили Марья, Анфиска – те уж изнемогли от разбираемого любопытства. Конечно, они видели мальчика, это точно, это несомненно, но толика сомнений все же оставалась. А вдруг? Потом уже недовольная (вероятно тем, что ее так задвинули) Лариса Анатольевна и, чуть подумав, участковый. Внутри царил кавардак: разбросанные вещи, раскрытые дверки шкафов. И никого.
– А был ли мальчик? – иронично спросила Лариса Анатольевна.
– Может, все же ордер получить? – проблеял Иван Федорович. Ему все казалось, что они совершают правонарушение, а он не только не останавливает сие действо, так еще и сам во всем этом участвует. Генка резким шагом прошел в комнату: действовать, так до конца.
И замер. За спиной его послышалось: «О господи!» Рядом с разверзнутым шкафом лежала та самая цепь с тем самым ошейником. Железные шипы были испачканы кровью. Засохшей, потемневшей, но точно кровью.
Нет, ну а чем же еще? Не в томатный сок ошейник опускали, в самом деле! Лариса Анатольевна подошла к цепи поближе. Брезгливо ткнула в нее носом туфли. Затем достала из кармана пиджака носовой платок и торопливо обтерла им свою обувь.
– Я бы предпочла, чтобы вы все это выдумали, – пробормотала она, поглядывая то на цепь, то на Генку. Повернулась к участковому: – Вот тут, на полу, посмотрите, пожалуйста. Кажется, тоже от крови пятна. – Пальчиком пухлым в пол тычет, а у самой рука едва заметно, но все же трясется.
Иван Федорович, все еще сомневающийся, шагнул к Ларисе Анатольевне. Признаться, служба у него в целом была спокойной, потому он не так и часто видел пятна крови, особенно засохшей. Ну, разве только когда один буйный другому нос разобьет, но там так, бызги, капли, и те большей частью на порванной рубашке потерпевшего. А так на его участке ни убийств, ни крупных драк и уж точно никаких луж крови. Участковый многозначительно помолчал, уставясь на пятна (просто что-то темное на полу, не поймешь – кровь ли, разлитый компот ли), типа, оценивает, а потом кивнул:
– Думаю, что кровь. – Он и впрямь так думал. Ну какой компот в такой-то обстановке?
Тут еще и Марья, словно зная, где искать, выудила потрепанную тетрадочку, открыла ее и прочла вслух:
– «Купринька шумит. Марья приходила, чуть не выдался ей. Сказала ей, что крысы в подполе завелися. Кажись, поверила. Марья чай пила, а я все слушала, не будет ли еще шуршать». Ох, это ж про меня. Я, кажется, даже помню тот день. Я еще тогда подумала: «Ничего себе, какие крысы, должно быть, огромные». Очень уж громкий тот шум был.
Анфиска выдернула из рук Марьи тетрадку, быстренько перелистала страницы:
– Да она тут чуть ли не впрямую пишет, что у нее мальчик появился. Смотрите, еще вот такое есть: «Второго марта у меня появился он». А тут вот говорит, что назвала нового жителя Купринькой.
Генка хмыкнул:
– Ну и выдумала имечко.
Анфиска пояснила:
– Говорит, что это в честь писателя Куприна.
Генка пожал плечами:
– Еще не легче.
Лариса Анатольевна осторожно взяла у Анфиски тетрадку со словами:
– И все же это ничего не доказывает. Так и про кота можно писать, например. – Потом она пробегает быстренько по записям бабы Зои, задерживается на одной, охает: – Эта, похоже, свежая. По дате прям недавняя. Прочтите вслух, Геннадий.
Генка читает, глядя в тетрадку из-за плеча женщины из опеки. В руки не берет, словно боится заразиться от листочков в клеточку:
– Мой мальчик в большой опасности. Будто все о нас догадываются. Если его у меня заберут, я не переживу.
– Мальчик, – мерно произносит Анфиска.
– Вызывайте наряд, – почти приказывает Лариса Анатольевна участковому. Тот достает из кармана телефон. Еще через час дом оцепила полиция. Хотя к чему это оцепление: все, кто хотел сбежать, уже это сделали. Все – это баб Зоя с ребенком.
Полиция устроила в доме еще больший кавардак, перевернув все вверх дном в поисках улик, зацепок, чего угодно, чтобы найти мальчика и бабушку. В первую очередь – мальчика. Зацепок не нашлось. Правда, пара детских штанов да рубашек подтвердила: мальчик был. Закинутая на печь футболка с пятнами крови (на сей раз точно кровь) подтвердила слова Марьи, Анфиски и Генки о том, что с мальчиком, с Купринькой, баб Зоя обращалась жестоко. Но ничего, что помогло бы понять, где искать беглецов. Прочесали всю округу: заброшенные дома, старый колхоз, коровник, тот самый, в котором Купринька появился на свет, кусты на всякий случай, хотя понятно было, что два человека в кустах так долго и незаметно не просидят. Ни следа. Только деревню на уши поставили. Тут же потянулись зеваки, которые, сколько их ни разворачивай, ни прогоняй, настойчиво лезут: «А что тут у вас? А кого ищете? Убили кого, что ли?» Для спокойной деревеньки три полицеские машины враз – это прям событие. Уже поползли слухи, что Зою Ильиничну убили. Кто-то даже знал, что зарубили топором – классическая же смерть для старушки – и теперь вот этот топор ищут, а убийца сидит где-то, и его не найдут, а это значит, еще убийства будут. И никто не предположил даже, что Зоя Ильинична сбежала, что это ее ищут, а не топор, это она прячется. Но не найдешь того, кто не хочет быть найденным. Схоронились крепко. Генка, Анфиска, Марья и Лариса Анатольевна, теперь уже вчетвером, сидели на все той же скамейке (только уже под раскрытыми ставнями), чтобы не путаться под ногами у полиции.
Каждого уже опросили, что знают, что видели, заставили написать заявление о пропаже человека, пока что одного – Зои Ильиничны, потому как поиски безымянного мальчика, существование которого еще не
