Ночь между июлем и августом - Дарья Золотова
— Что? — переспросил Митюша нарочно невыразительным, ненастоящим почти голосом. — Что вы, простите, сказали? Я, может быть, не так расслышал. Вы сказали — путешествовать во времени?
У Андрюшки в горле аж заклокотало что-то от обиды.
— Я, конечно, пытаюсь говорить попроще, — длинным, громким голосом начал, — но уж чтоб настолько профанировать — извините! Путешествие во времени — понятие, в настоящее время возможное исключительно в рамках популярной культуры, никак не в рамках науки! Путешествие предполагает конечную точку или хотя бы какую-то цель. А ваша мама — именно что ходит: и без цели, и, кажется, едва сознавая процесс.
— Ну и как, — Митюша спросил, — по-вашему, это возможно? Я вот что-то ни разу ещё не видел, чтобы она… ходила.
— Мы с вами этого увидеть и не можем. И дочка ваша, — на Ладушку Андрюшка кивнул, — тоже. Для нас с вами время продолжает развиваться линейно, точнее говоря, создавать иллюзию линейности, а для Тамары Петровны всё не так. Она не просто теряется в своих мыслях, а выходит из них не туда, где была… Вот, скажем, у меня в практике случай был: дед рассказал внукам, где их бабка в 1987 году спрятала заначечку с золотишком, потому что сам только что это видел. Наследники на радостях в санаторий деда послали! Это случай, так сказать, наиболее наглядный, но было много и других.
— Ну и что же вы предлагаете? — спросил Митюша таким голосом, будто бы бумагу жевал. Глаза потемнели у него, за веки полускрылись. Ладушка сидела рядом с напрягшейся спиной и дрожала сжатыми коленками.
— Прежде всего — предлагаю не беспокоиться. Состояние вашей мамы вполне нормальное для подобных обстоятельств, пытаться его как-то менять — значит калечить природу человеческую, а может быть, даже и сверхчеловеческую… Ничего страшного с ней не происходит, нужно только сосредоточиться на наблюдениях и на постоянной безусловной поддержке. Для моих исследований было бы очень полезно продолжать общение…
— Конечно!!! — разинулся вдруг Митюшин рот, разодрался криком. Лицо у него от этого крика сделалось красное, как язык. — Конечно, вам очень было бы полезно! Деньги драть с беды чужой было бы вам полезно! Развелось вас тоже, стервятников…
Андрюшка привскокнул, возмущённо белея лицом.
— По какому это вы праву переходите на личность?
Митюша тоже поднялся — медленный, большой, с больным взглядом. От взгляда этого длинный Андрюшка как-то даже укоротился.
— А по такому, — закричало из Митюши, — что пошёл отсюда вон, пока я в полицию на твои делишки заявление не сдал! На стариках, на старости… На горе таком!.. А ты с машиной времени со своей, как экстрасенсы эти, твари гнилые, про них ещё когда по «России» разоблачение показывали! Ну что ты смотришь-то, стоишь и смотришь, падаль! Уходи или убью, на месте убью!
— Папа! — И Ладушка вскочила, что-то сказать хотела, рука скользнула к рукаву отца. Дёрнулся рукав озлобленно, замахнулся в сторону её небольшой зелёной головы. Ладушка отпрянула, придавленный полувсхлип издала: «Папа, папа!..» — выпрыгнула, хромая, в коридор. Там, в коридоре, серые носки уже втискивались в чёрные ботинки, а больше Тамара Петровна ничего с дивана разглядеть не могла.
— Убью! — крикнул Митюша на всякий случай ещё раз, не оборачиваясь. Полувставленные в ботинки пятки спотыкнулись друг об друга, об дверь и наконец под дверной грохот перестали существовать у Тамары Петровны в поле зрения. Наступила тишина, только прерывисто из своей комнаты ревела Ладушка.
Тамара Петровна смотреть стала на Митюшу. Он на неё смотреть не стал. В глазах у него стояло страшное — слёзы.
— Мама, — заговорил он вдруг, повернув к ней немо плачущее лицо. — Мама, я… а, да ты всё равно не запомнишь.
Он махнул рукой, прогоняя горечь, и не прогнал. Ушёл, закрыл за собой. Тамара Петровна одна осталась в комнате, и тогда у неё тоже брызнуло из глаз и сразу рассеялось.
«Нет, а он меня любит, — подумала про Митюшу. — Мой сыночка единственный, сам не знает, а любит… И Ладушка то же самое. Девка жалостливая, только больно опыту мало. Ой, лишь бы только не ссорились они из-за меня, кто из них правильней любит…»
Потом стала она думать про Андрюшку: правильно Митюша его прогнал или нет? С одной-то стороны, она сама от Андрюшки доброго не ждала, присосался бы да и стал деньги сосать, как вся их братия. А с другой стороны, такое чувство было у неё, как будто этот Андрюшка — нелепый, неприятный — единственный её по-настоящему видел и её самое нутряное знал. Может, и правда она ходит по времени? Как тут разберёшь.
Ночью пришёл опять мужичок, улёгся рядом. Как ни силилась Тамара Петровна разглядеть, кто это он такой, — не удавалось. Было в нём будто что-то и от Андрюшки: длинный, ногастый, только весь какой-то усохший, а Андрюшка — тот был не такой. Лицо он прятал, зарывал в кровать — не рассмотришь. Стало Тамаре Петровне сложно с ним лежать — он хотя и не возился, зато похрапывал, — так что она встала с постели и пошла по времени, и его непроницаемо-чёрные стены расступились перед ней.
Пришла Тамара Петровна в комнатку-клетку: половина занята диваном, другая — телевизором. В углу, под торшером- фонарём, стояла кроватка ребёнка. Тут же, в кроватке, поверх младенца валялись его игрушки-кубички: ползать-то ему было негде, пола на младенца не хватало. На диване сидела какая-то девица — видать, мамаша, — и с ней обладатель аккуратной бородки. Сидели они по разным углам, молчали. Потом девица всхлипнула недодушенно, и в Тамаре Петровне сердце трепыхнулось — не по виду, так по звуку узнала она свою Ладушку.
Сколько же это ей лет, батюшки? Двадцать как минимум есть, а то и к тридцати идёт. Голова не зелёная уже — как в детстве, рыжеватенькая, с серебристыми полосками ранней седины. На носу очки — досиделась, значит, за телефоном своим. Стёкла удлинённые, в тонкой оправе, а за ними невесёлые глаза в кустах ресниц. Ногти тоже длинные, прямоугольные, как девятиэтажки, нервно по локотку дивана стучат.
Стала потом Тамара Петровна смотреть на того, с бородкой: в бородке прятался у него некрупный рот, и одна губа с тревожностью ела другую. Пальцы у него были широкие, как два Ладушкиных, ладони по дивану распластались всей длиной, как прибитые. Сам он весь смотрелся каким-то чахлым, заморенным, но Ладушки был, правда, выше. Что же, подумала про него Тамара Петровна, она такого выбрала? Сразу видно же, что ничего путного.
— Извинись, — этот с бородкой наконец сказал. Тамара Петровна на
