Ночь между июлем и августом - Дарья Золотова
* * *
Ладушка была Митюшина любимица, потому что других детей им с коброй-змеёй бог не дал, кобру-змею он не любил, как и она его, а мать, Тамару то есть Петровну, больше уже не то что любил, а боязливо, грустно жалел, как чужую старуху с паперти. Что Ладушка ни хотела — всё он исполнял: деньги были, воля его на то была тоже. Всё с нерусскими певцами он ей покупал, ещё — нерусские сладости в больших нерусских коробках и русские книжки авторов с нерусскими именами. Вот и в этот раз, видно, стоило ей к отцу прибежать, Митюша тут же и исполнил — и оттого на следующий день, или послеследующий, или через неделю, явился к Тамаре Петровне врач.
Тамара Петровна врача не хотела, боялась. Очень она не любила врачей. Врачи всегда больно били ей по больным без того коленкам, а на все жалобы отвечали: «А что вы хотели? Возраст…» Это ещё были, можно сказать, лучшие врачи, самые честные и порядочные. Нечестные были другие, хитрые. Они не били, только спрашивали разные неважные вещи, кивали и прописывали кучу лекарств, которые не помогали, чтобы старые и больные ходили к ним снова и снова и несли с собой свои деньги, пока не станет денег или их самих.
По этому, Ладушкиному, врачу сразу видно было, что он из вторых — по тому хотя бы, что он был платный. Приехал — руки помыл, обувь снял. Увидела Тамара Петровна высокое, белое — длинную гибкую спину, голову где-то у потолка, большие ступни в серых шерстяных носках. Здоровый, подумала с неодобрением — на чужих болячках здоровье себе наживший. От него происходил гулкий топот, голос рождался в животе и выходил с трудом из узкой трубы гортани.
— Вы — Тамара Петровна? — просунулось сквозь трубу.
Тамара Петровна подтвердила:
— Я.
Носки подшлёпали к ней поближе.
— Ну, давайте и я представлюсь тогда. Или вам меня и так представили?
— Представить-то представили, да помнить-то не помню.
— Это я понимаю, — покивал вроде как, остановились носки у границ дивана. — Андрей Львович, можно просто Андрей. Клинический психолог-геронтолог — то есть занимаюсь конкретно пожилыми людьми, изучаю процессы, протекающие у них внутри и, если можно так выразиться, вовне… но об этом, наверное, позже. Вы расскажите пока — беспокоит что-нибудь?
Внутри… Что он, в черепушке, что ли, будет теперь у неё ковыряться? Или ещё где? Нет, если психолог — так это в черепушке, там, где водятся её мысли и на месте большинства — пустота: ушли на обед до второго пришествия. Тамара Петровна посмотрела ещё на Андрюшку — так его решила называть, потому что он ей в Андрюшки годился. Вроде бы никаких таких инструментов он при себе не имел, так что Тамара Петровна от этого подуспокоилась. Митюша с Ладушкой в коридоре маячили, то и дело совали обеспокоенные лица в дверной проём меж ним и комнатой: иногда совались оба, сталкивались плечами и кусками головы.
— Ну что? — Андрюшка спросил.
— Что? — Тамара Петровна переспросила.
— Давайте я вам тогда повторю вопрос. — Так Тамара Петровна поняла, что до этого был уже вопрос, а она забыла. — Чувствуете себя как? Что беспокоит, на что жалуетесь?
— Чувствую себя как все себя чувствуют, кто старый… Да вы не думайте, здоровье у меня нормальное, хожу сама, и в туалет, и так просто. И ем сама, и моюсь сама, даже по лестнице ходить могу, если уж совсем надо… Хуже быть могло и будет, если не сподоблюсь помереть вовремя, а лучше-то уж не будет. Не бывает даже сейчас такого в нашей медицине, чтобы из старой молодой стать. Может, за границей где и бывает, а у нас не бывает.
Андрюшка слушал, кивал, будто что понимает.
— Хорошо, — сказал, — попробуем так. Вы живёте только в одном времени или выпадаете в разные?
Этим вопросом ударил он Тамару Петровну в самое её беззащитное, и оттого ей охнулось тяжело.
— Лекарства я никакие пить не буду, вы мне это не втюхивайте, — перешла сразу в оборону, что уж ещё оставалось делать. — И в психушку я вам не дамся, помру, а не дамся, и голову резать не дамся, так вы и знайте!
— Вам никто такого и не предлагает, — Андрюшка усадил долговязое тело на диван, сложился вдвое, подогнул длиннющие ноги, и Тамара Петровна смогла наконец увидеть хоть как-то его лицо. Лицо было ничего — моложавое, человечье, с серыми глазами и точкой-родинкой в углу одной щеки. — Лечить это невозможно, да, в сущности, и не нужно, поскольку представляет, на мой взгляд, вариант нормы и, более того… Да вы заходите, господи, не стесняйтесь. Будьте как дома.
Это он сказал и на дверь покивал, где обретались Митюша с Ладушкой. Друг за другом они неуверенно втекли внутрь. Садиться не стали.
— И, более того, — продолжал Андрюшка, незабывчиво вернувшись к тому, на чём и остановился, — то, что вы испытываете, — это интересный и не изученный пока в достаточной мере феномен. Скажу вам прямо, над ним во всём мире работает сейчас не более десяти человек, а в России, кажется, только я, если не считать моих учеников, которые пока ещё только учатся…
Митюша хмыкнул. Ладушка цыкнула. Тамара Петровна молчала и звуков никаких не издавала: слушала дальше, пыталась понять.
— Это направление, — двигался дальше Андрюшкин резвый язык, — неофициально носит название хроногеронтологии, официально пока не носит никакого. В рамках данной концепции мы исходим из того предположения, что структура времени как такового нелинейна, однако человечество на данный момент ещё не изобрело способа, позволяющего по собственному желанию произвольно передвигаться вперёд или даже назад. Подчёркиваю — именно по собственному желанию и именно произвольно. При этом, пронаблюдав за детьми возрастом не старше младшего дошкольного, а также за достаточно пожилыми людьми, которыми я, собственно, и занимаюсь, мы можем увидеть, что их отношения с временной субстанцией далеки от нашей обыденной логики.
Митюша засопел. Ладушка искоса на него поглядела, тоже засопела — ему не в лад. Тамара Петровна ничего уже не понимала, но сидела, слушала.
— Что вы, — прокашлявшись, подал сиплый голос Митюша, — что вы имеете в виду? Поконкретнее вы это можете сказать? И не в таких общих выражениях.
— Поконкретнее, значит, — кивнул Андрюшка понятливо: длинная челюсть упала на грудь, поднялась снова. — Хорошо, постараюсь. В общем, смотрите,
