Человек обитаемый - Франк Буис
Прошло еще какое-то время, прежде чем он встал. Он несколько раз поскользнулся голыми ступнями на траве, цепляясь пальцами ног за редкие кротовые норы, спотыкаясь о спрятавшиеся камни. Готовясь смягчить падение, насколько это возможно, пес шел, когда шел он, и останавливался, когда он останавливался. Добравшись до калитки, Калеб приподнял крючок и позволил открывшейся дверце увлечь его за собой. В ладонь впилась заноза, но он не почувствовал боли. Он решил отдохнуть несколько минут, словно уцепившись за обломок корабля после крушения. Набравшись достаточно сил, Калеб отпустил калитку. Пес проводил его до дома, затем до постели и даже до самого сна. Калеб слышал поскуливание, чувствовал прикосновения мокрого носа к руке, свисавшей с кровати, будто дверная колотушка.
На следующее утро он медленно перевернулся на бок и сел. Рядом лежала испачканная кровью подушка. Калеб снова притронулся к голове, но боли не почувствовал — рана уже затянулась. Покачиваясь, он ждал, пока исчезнут искры перед глазами. Резкая боль пронзила верхнюю челюсть. Он пальцем ощупал зубы и обнаружил дыру на месте одного резца. Затем протянул руку за стулом, на котором обычно складывал одежду перед тем, как лечь спать, подтащил его, вцепился в спинку обеими ладонями и поднялся, опираясь изо всех сил. Так, словно с ходунками, он прошелся вперед, скрипя ножками стула о паркет. Каждый шаг отзывался во всем теле, страдание резонировало в голове. Несколько раз Калеб останавливался. Пес не сводил с него внимательного взгляда. Добравшись до раковины, Калеб открыл кран с холодной водой, наклонился, подставил губы и прополоскал рот. Сильная боль ворвалась в изувеченную десну. Вода лилась в рот и мимо рта, струилась по подбородку и уносила с собой мох, траву, грязь и засохшую кровь. Калеб умыл лицо, волосы и вернулся в постель.
«Наша кровь порчена, я тебя предупреждала».
Слова матери крутились в голове без конца, пока он лежал в кровати, пока мучился, ощущая сломанные кости. Она говорила ему держаться подальше, но никогда не рассказывала о том, что последует, если он ослушается; может, да наверняка, потому что сама понятия не имела. Столкнувшись с таким страданием, Калеб подумал, что надо было умереть, не вставать, и пусть трава прорастает сквозь ноздри и рот, пока он не задохнется, пока побеги не сотрут его с лица земли, но желание жить оказалось сильнее — точнее, желание отомстить тем четверым, что забили его до полусмерти. Он еще не знал, с чего начнет.
Через несколько дней Калеб смог одеться. Кости срастались довольно быстро. Следы побоев растекались, похожие на мутную воду, съедающую постепенно берега его кожи. Они с псом питались остатками продуктов из холодильника и подвешенной за дверью в подвал ветчиной. Не в состоянии жевать, Калеб рассасывал жир, а копченое мясо отдавал псу.
Он понятия не имел, сколько времени прошло с нападения, когда вдруг почувствовал, что готов выйти из дома. Теперь он обходился без стула, но опирался о палку. Ворвавшись через распахнутую дверь, яркий свет оттолкнул его обратно внутрь. Прижавшись к косяку, Калеб выждал: на пороге посох и его тень сложились в компас, указывая на живот. Как только глаза привыкли, Калеб вышел.
С каждым шагом солнце обесцвечивало небо, превращая голубой оттенок в соломенный.
Калеб ступал, держась одной рукой за стену, а другой — за палку. Пес не отставал от сгорбленного хозяина. Добравшись до фронтонной стены, обращенной к долине, Калеб посмотрел на пасущихся овец, пересчитал их и с облегчением обнаружил, что все на месте. Оттолкнувшись от стены, он пересек двор и вышел к клеткам. Одна крольчиха сожрала своих детенышей, а вторая умерла. Калеб распахнул дверцы и бросил выжившим валявшегося вокруг сена, оставив труп мухам в блестящих доспехах. Он позаботится обо всем позже.
Калеб приблизился к тазу, разделся и вымылся с головы до ног. При контакте с волосами прохладная вода сорвала свежий струп, окрасилась на пару минут в ржавчину, прежде чем снова стать прозрачной. Наклонившись над тазом, Калеб увидел свое размытое отражение, затмеваемое полуденным солнцем. Обсохнув, он оделся и пересек двор. Вернувшись в дом, сел на стул, где когда-то сидела его мать. По непонятной причине он сожалел, что Сара не пролила ни единой слезы в его присутствии.
Вот уже неделю грибы гнили в корзинке. Калебу не следовало впускать девушку. Те парни чуть не убили его. Он мог сдохнуть в чистом поле. Кабаны позаботились бы о трупе. И остался бы лишь холмик, кишащий червями, — как будто и не было человека. Никто не обеспокоился бы его исчезновением. Нехитрое имущество, скорее всего, через какое-то время раздали бы — то есть в корне ничего бы не изменилось. Только пес оплакивал бы его гибель, по-своему, но, по крайней мере, точно сожалел бы. Калеб без конца думал о девушке, ответственной за его страдания и стыд, размышлял обо всем, чего не случилось бы без нее, но на этом мысли обрывались.
«Не жалуйся, что я тебя не предупреждала».
Калеб запер дверь. Пес спал под лавкой. Едва услышав стук, он поднял голову и зарычал. Калеб подошел к нему и стиснул морду пальцами, чтобы тот умолк. Стук раздался снова.
— Это я, Эмма, нам нужно поговорить.
Тело Калеба пронзили тысячи игл. Он отвел пса в подвал и запер там, затем вернулся на кухню.
— Пожалуйста, открой!
«Ни в коем случае не открывай девчонке, ты же помнишь, сколько бед она принесла».
Калеб не открыл. Эмма настаивала, колотила в дверь, дергала за ручку, кричала все громче и громче, требуя впустить ее. Слова прорывались сквозь дубовую древесину и мутное окно, защищенное кованой решеткой.
— Почему ты не открываешь? Чем я тебя обидела?
Калеб задумался, а знает ли Эмма о том, что случилось? Наверное, нет. Она повторяла, что хотела бы продолжить начатое. Что думала лишь о нем, о Калебе, о поцелуях, прикосновениях. Между ними произошло нечто особенное, и нельзя вот так это бросить. Она не понимала его молчания. Ей плевать на сына Арто. Они расстались.
— Открой!
«Не открывай!»
Сердце Калеба бешено колотилось. Нельзя идти на этот уязвленный голос, который дробил внутри каждую кость, но иначе, чем дружки Арто. Лучше присоединиться к собаке. Он встал, бесшумно
