Ночь между июлем и августом - Дарья Золотова
Рита слепо потянула руку к бокалу. Там, конечно, могло быть снотворное, или яд, или… Страшно было пить, но и не послушаться было страшно. Рита сделала длинный тёплый глоток. Подождала немного. Она не умирала. В телевизоре мутно-серые парни обнимали чучело кролика — или игрушку, может быть. Рите хотелось верить, что игрушку. Ей не хотелось думать ни о чём мёртвом.
— Вино прекрасное, правда? — заметил Марк. — Это Лиличка научила меня его пить. Научила, собственно, тому, что это — прекрасное вино. Но знаешь, — он подержал вино во рту, посмаковал, проглотил и после этого продолжил: — но знаешь, я читал где-то об одном исследовании. Там дегустаторам, профессионалам, дали отгадывать, где дешёвое вино, а где элитное. Они не могли догадаться. Вкус вину придаёт его цена.
Рита не представляла, к чему это он клонит, и неотрывно смотрела в телевизор. Там, как назло, показывали рекламу.
— И с этим, — Марк мотнул в сторону телевизора головой, — то же самое, я думаю. Почему он так притягивает нас с тобой? Потому что в детстве у нас такого не было. Такое было у богатых.
— Лиля же не счита…ет себя богатой, — вставила всё же Рита голосом, вдавленным в грудь, еле осмеливающимся высунуться. — Она на это обижается же, ты же знаешь.
— Да, — согласился Марк, тоже задумчиво глядя на экран, на рекламу. — Всё зависит от того, с чем сравнивать. У всех богачей есть друзья ещё богаче их. Лиличка… не совсем понимает, что даже в Москве не любая семья может позволить себе купить квартиру не в ипотеку. Она говорит — ну, они же копили… и продали квартиру бабушки… Такие бабушки тоже не у всех есть, знаешь ли. — Его лицо опять обернулось к Ритиному. — Извини, я правда не жалуюсь, ничего такого не хочу сказать. Я просто… не знаю. Иногда я об этом много думаю.
Из-за этого он её убил? Из-за денег? Из-за квартиры? Холодным железом проворачивались у Риты в голове эти мысли, которых ей не хотелось думать. И скользили между ними другие, думать которые было ещё страннее и невыносимее, — а разве он не прав? А самой Рите разве не приходило всё это на ум? Она хлебнула ещё вина: горячая горькость втекла в горло.
— Я просто почему-то очень тебе доверяю, — Марк вертел свой опустевший бокал за ножку между пальцев, и пальцы казались длиннее ножки. — Дело даже не в том, что ты милая, хорошая, что я к тебе привык. Мы просто… примерно как земляки, что ли.
— Но мы же из разных городов, — вставила Рита только чтобы поддержать свой статус дурочки. На самом-то деле она почти понимала, что он хочет сказать.
— Все немосквичи в Москве — земляки. Но вообще я имел в виду — как если бы, знаешь, мы с тобой говорили на одном языке, а с Лиличкой переходили на иностранный… Мы его хорошо знаем, может быть. Но учили мы его уже во взрослом возрасте.
Рита молчала, не зная, что лучше с точки зрения безопасности — продолжить показательно не понимать или подтвердить, что это сходство ему не померещилось, что оно отозвалось в ней… И ведь это была бы правда. Его мысли могли бы быть её мыслями, если бы она умела думать подробно и долго. Если бы не запрещала себе думать.
— Ты, наверное, голодная? Кто знает, сколько нам тут ещё сидеть… Давай принесу тебе хлеб хотя бы — тыквенный, бездрожжевой. Лиличка его очень любит.
Рита побоялась его останавливать.
Марк вышел, и она подумала — вот сейчас она может выскочить из комнаты, добежать до коридора, а там — до входной двери… Но потом она подумала, что Марк из кухни намного быстрее сможет добраться до неё, чем она — из комнаты до коридора. Так что Рита продолжила сидеть и прилежно разглядывать мельтешащего на экране Майкла Джексона в белой шляпе. Про эту песню она когда-то в школе смотрела видео со смешной расшифровкой текста: «Аню ели волки, поедай нас, зачем, волки…» Она не двинула ни одной частью тела, за исключением глаз, поневоле вынужденных моргать.
Может быть, было и что-то ещё, что заставляло её оставаться.
Марк вернулся, кажется, очень быстро — она не успела бы добежать — и нёс рыжеватый куцый хлеб, ощетинившийся семечками, на большом белом блюде. Тут же на блюде был и нож — тот самый нож, только чисто отмытый, блестящий не от крови уже, а от собственной серой гладкости. Рита старалась смотреть на что-нибудь другое, но смотрела всё равно на нож, на странные мелкие зазубринки, тянущиеся по его нижней части, как оборки по подолу платьица.
— Какой интересный, — сказала она, чтобы хоть как-то оправдать свой повышенный интерес к ножу. — Я такого раньше не видела.
— Это специальный хлебный нож, — пояснил Марк, ставя блюдо прямо на диван. — Лиличка любит всё специальное. Я не стал уж сам нарезать, отрежь себе сколько хочешь.
Специальный нож вошёл в специальный хлеб легко и хрустко. У меня в руках нож, у меня ведь в руках нож, думала Рита всё то время, что у неё в руках был нож, и поскорее поспешила отложить его в сторону, к самому краю блюда. Марк мог бы в два счёта дотянуться до него, если бы захотел, — но пока что он никуда не тянулся. Из телевизора тянулась медленная, длинная музыка.
— Знаешь, Рит, я очень устал, — говорил Марк, пока Рита перемалывала на зубах хлебную мякоть, скрытую за кожей корки. — Не от работы, на неё-то наплевать. Эта квартира на меня давит, я как грязное пятно в ней. Как будто если станешь по ней в семейниках ходить, сами стены тебя осудят. Умный дом, умный домофон, умный чайник — один я тупой. Пылесос этот тоже вот умный — забавная штука, конечно… И пылесосит, и моет, и сам себя в угол ставит, когда всё сделал. Я сам себя тут иногда чувствую таким пылесосом.
Его речь казалась бессвязной то ли от вина, то ли от подавленных эмоций:
