Ночь между июлем и августом - Дарья Золотова
— По квоте, — пришлось Рите признаться. — Я сирота.
Лилины губы издали длинное «Ооооох» и ещё некоторое время беззвучно шевелились по инерции. С тех пор она относилась к Рите с ещё большим участием и даже о впечатлениях больше не спрашивала, а сразу начинала лекцию — образовывала. Лиля очень старалась быть доброй и каждый день побивала новый рекорд доброты. Рита была её тренажёром.
Лиля настроила автоматическое списание денег с карточки на десять благотворительных фондов и, так как деньги на карточке лежали всегда, даже не замечала этого. Лиля сдавала старую брендовую одежду на переработку и ежемесячно покупала новую, ещё более брендовую. У Лили были наращённые крепкие ногти, напитанные лосьонами волосы, выбеленные зубы, выровненный цвет лица. Ещё у Лили были собственная квартира и муж, и оба обстоятельства поначалу поразили Риту до глубины души.
Квартира была не съёмная, даже не в ипотеку — полностью своя, в полном объёме оплаченная Лилиными родителями. Муж тоже был настоящий, не сожитель, не гражданский — как положено, были свадьба с белым платьем, загс и тамада: Лиля говорила об этом, с презрением полупряча глаза за веки. Потом — медовый месяц в Гонконге: у Лили до сих пор во всех соцсетях на юпе стояли фотки, где она и Марк обнимаются с гигантской Минни-Маус в гонконгском Диснейленде.
Марк — это Лилин муж и был. Его волосы вились и волнами спускались к плечам, подбородок пополам делила чёрточка-ямочка. Кожа его правильно овального лица казалась совсем розовой, как детское мыло. Выглядел он как ровесник скорее Риты, чем Лили, хотя на деле был старше их обеих.
Кем Марк работает, Рита не очень точно представляла — какой-то менеджер, проджект или продакт или среднего звена. У него был гибкий график гибридного формата — это значило, что потенциально каждый его рабочий день мог начаться сколь угодно рано и продолжаться сколь угодно долго и ещё его в любой момент срочным голосовым сообщением могли вызвать в офис, хотя формально он вроде как в любой день мог предпочесть удалёнку.
В те дни, когда удалёнка оставалась удалёнкой, Марк умудрялся заниматься помимо работы и домашними делами. Готовка и уборка были целиком на нём — Лиля выросла в квартире, в которую регулярно наведывался клининг, до замужества либо питалась в ресторанах, либо заказывала доставку. Жила бы так и после замужества, но Марк сам уговаривал: «Ну ты сама подумай, к чему так тратиться каждый день? Давай лучше подкопим и ещё куда-нибудь съездим, на свои. В Дубай, а?»
Они с Лилей любили друг друга с киношной силой, как любят друг друга парочки в общественном транспорте, раздражающие всех, кто не они. Тыкались ртами, склеивались телами, впутывали пальцы друг другу в волосы и извивались ими там, вжимались кожей в кожу и тёрлись, помечая друг друга своим запахом. Марк варил Лиле бульон с дрейфующей по тарелке половинкой яйца, варил кофе и пытался рисовать на пене сердечко, но выходило всегда хаотичное месиво линий, по которому можно было гадать, как по кофейной гуще. Лиля покупала Марку подарки на подаренные папой деньги и сразу заставляла примерять эти галстуки, часы, солнцезащитные очки, дизайнерские панамы в стиле Grandpa core, и делала фотографии, и сразу выкладывала в соцсети с хештегами #моймуж, #модныймарк, #мурк, #любимка, #мужскаямода, #male_fashion, #семья, #любовь. Она звала его Мурк, он её — Лиличка, нежно-нежно, как Маяковский.
У Риты иногда в голове не укладывалось — как это так вышло, что у одногруппницы, пусть и на пару лет старше, уже есть муж? Не просто парень, с которым она съехалась — а самый настоящий, взаправдашний муж, и после пар и посиделок в баре или кофейне она едет в собственную квартиру к собственному мужу, и они планируют семейный бюджет, путешествия, лет через десять — детей?.. Это казалось то чем-то ошеломительно прекрасным, то нелепым, как затянувшаяся игра в кукольный домик.
У Риты тоже, конечно, были отношения — сначала в девятом классе, потом на первом курсе. С её первым парнем она стала встречаться, когда он потрогал её за грудь — это само по себе совсем не было приятно, но приятен был тот факт, что у Риты есть грудь, её можно увидеть и даже ощутить: такой же приятный трепет она ощутила не в теле, но в уме годом ранее, когда какой-то лихо промчавшийся мимо старшеклассник на бегу шлёпнул её по заднице. После случая с грудью они с тем парнем щупали друг другу языками внутренности рта, и это тоже приятно было только умом.
Второй парень тоже больше не говорил, а трогал. Его рука постоянно лежала на Ритином колене, бедре или кисти — так человек, едущий в метро с чемоданом, постоянно придерживает его, обозначая: это моё. И Рите нравилось быть его, иметь на себе бирку его ладони. Ей нравились полные раздражения взгляды, всегда сопровождающие слипшиеся парочки в таких ситуациях. Эти взгляды ненавидели её — зато они её видели. Наедине, в постели, когда видеть её мог только он, Рита чувствовала только усталость от его тяжёлого тела.
Теперь, на третьем курсе, Рита знала уже для себя, что не любила ни одного, ни другого. Она любила иллюзию любви — когда что-то, что не ты, вторгается вдруг на территорию твоего тела, и ты сама копошишься в чужом и присваиваешь его себе, без запроса и без вопроса, по праву владения, и все вокруг видят и завидуют. Рита знала это, потому что всегда завидовала сама — и до своих отношений, и между ними, и после, и даже во время них, если ей случалось вдруг где-то быть одной, без парня. Глядя, как другие целуются на эскалаторе, обжимаются в вагоне трамвая, Рита испытывала одновременно отвращение к ним, стыд за своё одиночество и жгучую, злую зависть. Хотелось уничтожить каждую. Хотелось быть каждой.
Испытывала ли она подобное, глядя на Лилю и Марка? Об этом она запрещала себе думать. Лиля была её подругой, лучшей, потому что на данный момент единственной, а Марк… Приятелем, может быть.
Такую квартиру, как у подруги и приятеля, Рите тоже, конечно, страстно хотелось бы иметь. Всё здесь завораживало её: мертвенно-бледные стены холодного цвета кафеля, злой электрический свет, неестественный, как в зубном кабинете, мебель будто только из мебельного магазина, будто за столом никто не ест, на диване никто
