Восемь тетрадей жизни - Тонино Гуэрра

куда-то прочь, куда-то вдаль и вверх…

ЛОШАДИНАЯ ЛИХОРАДКА

Моя мать целовала меня.

Все ее: с головы и до пят.

И, прекратив целовать,

целовать принималась опять.

Время шло и прошли времена.

Мой отец все стоял вдалеке —

ни надежды и ни ожиданья,

что приблизится он иль приближусь я сам, —

и никогда не позволил руке

прикоснуться к моим волосам —

заскорузлой руке, осязавшей лишь силу желанья

незаметно коснуться меня.

Тот же тайный озноб сотрясает коня:

эта дрожь, став движеньем,

его бы стремглав понесла,

но — узда и нельзя.

МЕД

Поэма

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Четыре дня уже, как семьдесят мне лет.

Едва успел сесть в поезд уходящий —

Из города меня он увозил.

Невмоготу остаться было дольше —

У самых губ мерещились мне когти.

Теперь я здесь, в деревне,

Вместе с братом.

Дома все опустели. От тысячи двухсот,

Что жили в них, нас девять лишь осталось:

Я, вновь прибывший, Бина,

Филомена с убогим сыном,

Пинела, крестьянин старый,

Брат мой, всю жизнь проживший

в отцовском доме,

И трое, весь день сидящие без дела

На площади ступенях,

Они хорошими сапожниками были.

Где все теперь?

В Америке иные, в Австралии, быть может,

По достоверным слухам, в Бразилии

Фафин безумный на охоту вышел

С одним ножом. Убил он ягуара,

Приняв его за дикого кота.

Работники, умеющие стены возводить,

В Китай отправились.

Далек их путь был:

В девятьсот двадцатом

Добрались по воде рек Долгих[12], моря.

Шесть месяцев лишь на воду глядели,

Свисая головами вниз.

Великая Стена нуждалась в их руках —

Ее коснулось время, местами разрушая.

Папаша Бины, был он вместе с ними,

Покамест навсегда не сгинул,

Один раз в год знать о себе давал.

«Вести из Китая» — те письма долго называли.

В посланье первом он о козе справлялся,

Которую знобило в день отъезда;

В письме втором рассказывал, что ел змею;

О женщине поведал в третьем,

Она ему все пуговицы пришила.

А из последнего понятно стало:

Не помнил он ни слова, ничего —

Одни каракули, похожие на знаки,

Что оставляют куры лапками своими

На влажной почве. Он сделался китайцем.

Мои не уезжали никуда, не покидали дома.

Отец торговлю вел углем,

А мама, не зная грамоте, вела счета:

Записывала на бумаге желтой,

Которой заворачивали рыбу.

Людей худых прямою палочкой обозначала,

Кружочки рисовала толстякам.

И всех, когда долги платили,

Крестом зачеркивала.

Здесь родниковая вода и воздух чистый,

В машинах надобности нет.

Собаки посреди дороги дремлют.

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

Как только вышел утром за калитку,

Поторопился тотчас возвратиться,

Едва успев дойти до абрикоса.

Казалось мне, что в доме я забыл

И нечто важное оставил.

Теперь, когда совсем не занят делом,

Спросить себя не грех:

«Чего ты хочешь?»

Я сел к окну и спрашивал себя.

Из памяти я выбросил и выжег

Страницы книг, календари и карты:

Америка не существует больше,

Как и Австралия. Китай — лишь запах,

Россия — паутина белая,

И Африка — стакан воды,

Которым бредил наяву.

Уже два дня иль три хожу я следом за Пинелой,

Он — крестьянин старый.

Мед диких пчел мы ищем вместе с ним.

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ

Мой брат не оставляет службы

На станционном телеграфе,

Хотя здесь поезда уж сорок лет не ходят.

В войну все рельсы разобрали,

Тогда на пушки шло железо.

Сидит и ждет,

Его никто не вызывает,

И он не шлет известий никому.

С Австралии последней телеграммой

Искали Рино Фабиота,

Но адресат давно уже в земле.

Однажды навестил я брата —

Сидел, держа в карманах руки,

Под козырьком навеса ржавым.

Вокруг него весь воздух исклевали

В полете птицы.

Травою перед нами путь зарос.

Где прежде ходили поезда по рельсам,

Теперь спускалась курица спокойно,

Прошествовала мимо по дороге,

На нас не обернувшись.

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Так вот, однажды в воскресенье

Все овцы разом перестали есть

И, свесив головы, застыли в поле.

Казалось, их обуял сон. И в понедельник

То же повторилось. Во вторник отказались пить.

Промаялись они так месяц целый.

Их ноги высохли, как плети,

Поддерживая тела пустоту.

Когда глаза вдоль носа покатились,

Одна вслед за другой попадали на землю.

И шерсть мгновенно превращалась в пыль,

Как только их рукой коснешься.

Так всякий день поутру Филомена

Спешит поведать сыну — дурачку

Историю овец, их было тридцать,

И ни одной не стало у нее.

Внимает матери с открытым ртом,

Лет сорок уж ему. На вид не скажешь —

Усы не пробиваются никак.

Его спасти необходимо было

От женщин — ночами мучили воображенье,

От голых тел кружилась голова.

И днями напролет старался сам себе

Помочь руками.

Тогда ему сказали: «Теперь ты Рыцарь Бога,

И должен соответствовать сему». —

«Но где же шпага?». —

«С небес падет, обязан дожидаться».

Послушно ждет, тем временем, как мать

Историю овец все повторяет.

Сидят вдвоем, их камни окружают.

То место белыми усыпано камнями

Горы, взорвавшейся под Пертикарой.

Тогда с небес все на землю упало!

Немного погодя встают и к дому направляются.

Как говорят, все камни белые в траве

За ними следуют тихонько.

И кажется тогда — идут те овцы,

Нет уже которых.

ПЕСНЬ ПЯТАЯ

Пирина в честь отца назвали.

Тот имя унаследовал от деда,

Пиринам Эви, в общем, нет