Восемь тетрадей жизни - Тонино Гуэрра
Лицами в траве зарывшись,
Ей дарили святость слов молитвы.
И когда монахи поднимались,
На траве примятой оставался след,
Словно тень свою забыли.
ПЕСНЬ ТРИНАДЦАТАЯ
В дождь кажется тебе, что до костей промок,
Омыт водою,
Град скачет по плечам, как саранча.
Туман все зачеркнул, и мысли тоже.
Свечи сгоревшей пламя лишь голова хранит.
Две ночи или три назад
Снег все покрыл собою — дороги и поля.
Следы большие увидали с братом
Неведомого зверя на снегу.
Медведя, может статься?
Отчетливые, утром шли от дома,
С окраины деревни,
И вдруг оборвались на площади посередине.
Казалось, кто-то в воздух взмыл внезапно.
ПЕСНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Мне с детства нравился тростник —
Его я воровал у речки,
Пока он был еще зеленым.
Под солнцем расстилал, высушивал все лето.
Он легким делался, как воздух,
Звенящий комарами.
От холода зимой и кости стыли.
Коты на абрикосовое дерево взбирались кашлять.
Тогда я на чердак бежал
И руки зарывал в тростник, в тепло его,
Хранил он солнце.
ПЕСНЬ ПЯТНАДЦАТАЯ
Хорошая пора пришла с прилетом пчел,
Они стучались в окна.
Сняла с себя и Бина башмаки —
Босая за своей козой шагает.
Проделось солнце в ушко
Иглы в руках у Филомены.
Пинела в землю закопал мотыгу
И сказал: «С меня довольно!»
И брат мой прекратил работать,
Но иногда привстанет чуть,
Стараясь звуки уловить вдали:
Все кажется ему, что слышит
Стук телеграфа.
Свежая трава вытаскивала голову наружу
Из-под коросты зимней во дворе.
И я почувствовал, что старше стал за зиму.
Тогда траву я затоптал ногами,
Как давят тараканов в доме.
ПЕСНЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ
Март близился к концу.
И туча над горами собой закрыла небо,
В тень погрузив и горы, и долину.
Над ними и застыла неподвижно.
То круглой делалась, вытягивалась бочкой,
В стог сена превращалась,
Иль оборачивалась длинною змеею.
То легким веером казалась,
Как будто воздух полон мошек.
Мой брат и я, да и не только мы,
Подумали, что из России стрижи вернулись.
Свинцом тяжелым налилась, и темный шар
Покрыл овальной тенью всю долину.
Вдруг туча начала земли касаться,
И вновь взмывала ввысь,
Белеющие пятна оставляла,
Как пепел от костров.
И постепенно вся зеленая долина,
Поросшая травой и молодой пшеницей,
Вдруг побелела, как лицо от страха.
Мы дождались, пока исчезла туча,
Перевалив за горы.
И все-таки, не саранча ли это?
ПЕСНЬ СЕМНАДЦАТАЯ
Рассматривали долго и ревниво
Случайно обнаруженные снимки
В последнем ящике комода.
На них мы были сильно молодыми.
Хотелось убежать, не трогая былого.
В те дни прошедшие
Мы танцевали танго.
Под тень от абрикоса поспешил мой брат,
А я направился к сараю деда.
В какой-то миг у нас обоих
Задвигались в такт «Компарситы» ноги.
И каждый молча повторял,
Казалось, навсегда забытые движенья.
ПЕСНЬ ВОСЕМНАДЦАТАЯ
В былое время толпа людей
Шла милости просить и покаянья
На «Мост свечей».
Просили за солдат, что были на войне,
Молились о больных,
И многие надеялись на исполненье
Желаний скрытых иль удач в любви.
Просили денег, молодости.
К примеру, утратили иные
С «уччелло»[14] собственным взаимопониманье.
Казалось, на вопрос простой: «Готов ли ты?»
«Нет», — он ответит.
Свершения желаний заслуживал лишь тот,
Кто донесет свечу зажженной
По мосту и до мельницы с крестом
И пламени не даст погаснуть.
Однако ветрено там было постоянно —
Спускался ветер с гор,
И трудно было уберечь руками пламя.
И заново попытки повторялись,
Так проходили месяцы и годы.
Старушка со свечой горящей
Дошла почти до самого конца,
Как вдруг одежды вспыхнули на ней,
И все дотла сгорело.
Со времени случившейся беды
Людей не стало здесь,
Не шли на покаянье.
В воскресный день прошедший
Мне захотелось взглянуть на мост.
Не ожидал увидеть свечу зажженной
В руках у сына Филомены.
Легкий бриз с реки не мог задуть свечи,
Ее не гасло пламя.
Какой он милости попросит для себя?
Захочет жить, как все?
Что затаилось в голове его убогой?
Недоставало двух шагов до мельницы с крестом,
Как он застыл, и сам свечу задул.
ПЕСНЬ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Мой брат, за спину руки спрятав, ходит,
Он локти любит за столом расставить,
Завязывать ботинки, ногой на стуле стоя.
Лицо он моет, громко отдуваясь
И фыркая, на холод жалуется вслух.
Усы торчком, в постели шляпы не снимает.
Так неуклюже телом всем
На бок другой переворачивается,
Будто его запеленали перед этим.
Он жесты старые хранит:
Как прежде, спички зажигает о подошву
И ложку держит всей рукою, в кулаке.
Бывает иногда, что он застынет,
Как гвоздь, посередине комнаты
И пристально глядит, сощурившись, куда-то.
Потом чуть приседает, напрягаясь,
И вслед за тем так непристойно пукнет,
Как делывал когда-то наш отец.
ПЕСНЬ ДВАДЦАТАЯ
Когда у Пидио-сапожника однажды
Дрозд вырвался из клетки на свободу,
В саду его мы возвращенья ждали.
Мелькали тени часто по кустам,
Казалось нам, что он вернулся,
Но это был не он.
Пока в один из вечеров
На камышах забора мы не заметили —
Там темное раскачивалось что-то,
Пронизывало нас глазами, как ножом.
Тогда мы от окна ушли
И притворились, что стулья двигаем,
Переставляем мебель.
ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Однажды утром летним
Остановился под палящим солнцем,
