Восемь тетрадей жизни - Тонино Гуэрра
И продолжалось на земле наводнение сорок дней… и усилилась вода на земле чрезвычайно, так что покрылись все высокие горы, какие есть под небом. И лишилась жизни всякая плоть, движущаяся по земле… Остался только Ной, и что было с ним в ковчеге…
Маленький бумажный ковчег покачивается на поверхности воды, затопившей игрушечный театрик.
В какой-то момент жизни падают, разрушаются стены комнат и городов, которые ты видел, в которых жил, и остаются лишь прозрачные перегородки памяти.
Тетрадь 5
МЕД
Все для Тонино Гуэрры превращается в рассказ или в поэзию: сказанное или написанное, или воплощенное в кино, в прозе или в стихах по-итальянски или на романьоло. Всегда есть рассказ в каждом его стихотворении, всегда есть поэзия в каждом его рассказе. Поэзия означает точный и конкретный неожиданный опыт с чувством внутри и тоном голоса, который с тобой говорит. Поэтому «Мед» — это книга, которая становится более прекрасной с каждым годом, а через сто лет все научатся диалекту романьоло, чтобы читать в оригинале дни двух старых братьев. И будут завидовать счастью, которое выпало нам быть друзьями Тонино и иногда слышать, как он звонит по телефону и спешит рассказать совсем последние новости из Сантарканжело, с площади Клодио, из Тбилиси…
Итало Кальвино
ЕЩЕ ОДНО ПОСВЯЩЕНИЕ ТОНИНО ГУЭРРЕ
Здравствуй, Тонино! Это — всего лишь письмо, я пишу его глубокой ночью — и улыбаюсь. Тонино, ты знаешь, что ты — великий художник (во всех смыслах этого многообъемного слова)?
Ты — знаешь, не можешь не знать.
Напишу тебе о том, чего ты не знаешь.
Некоторое время назад я, в печали, унынии, в темноте, нечаянно включила телевизор. И услышала твой голос, увидела то, что дано лишь тебе, — у тебя не может быть ни соперников, ни подражателей, — только те, кто благодарит и любит. Я благодарю и люблю!
Я поздравляю тебя с днем твоего рождения! Счастливый день! Здравствуй, Тонино!
Всегда твоя Белла Ахмадулина
Р. S.
«Белые столбы» — дважды знаменитое место. Сумасшедший дом и, неподалеку, сокровищница фильм и фильмов, всех драгоценностей синема и кино.
Туда ехали мы: Булат Окуджава, Борис Мессерер и я, по приглашению подвижников и хранителей, чтобы увидеть «Амаркорд», фильм в наших пределах никем не виденный, невиданное нечто.
Сценарий Тонино Гуэрры, режиссер Федерико Феллини. Лучшего я не успею увидеть.
Но я не о себе, о Булате Окуджаве. Понятно всем, что Булат не плаксив, но он не смог сдержать слез. Смысл их таков был… Впрочем, Булат не просил меня объяснять смысл слез, кратких и сокрытых.
Я от себя пишу: что, казалось бы, нам, нам, — здесь, в России, рожденным и убиенным, до причуд, говора и прихотей итальянской провинции, откуда родом Гуэрра и Феллини. Не бывает уездов, не бывает провинций — искусство всечеловечно и всемирно, и это — единственная уважительная причина для слез тогда, в тот день, для Булата и для меня. Но искусство заведомо оплакивает и утешает страждущих.
Я сейчас не могу писать об этом. Не всех может утешить и спасти что-нибудь при извержении Везувия.
Я перевела стихотворения Тонино Гуэрры, составляющие тайный и отверстый смысл «Амаркорда», и мои переводы были напечатаны в «Литературной газете» много лет назад.
Я и потом переводила Тонино Гуэрру — на язык, ведомый мне, — поэта Тонино Гуэрра.
Фильмы же — слово «сценарий» не подходит, слово «поэмы» тоже не льнет к бумаге.
Фильмы эти в моих переводах не нуждаются.
ПОЭМА О САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ
Благодарю Беллу Ахмадулину за перевод «Поэмы о Санкт-Петербурге» и стихов.
Тонино Гуэрра
МУЗА
Шесть лет былому дню, когда впервые
я Музу обнаженную увидел — лежащей на полу,
в причудливом пространстве,
где Инна обитает при свечах,
обрывках кружев и воздухом колеблемых предметах
Фарфоровая Муза смотрит в потолок:
невинная застенчивая грудь
и чрево полное, готовое к рождению
Всего…
Теперь она большой художник, Инна.
Не зря она пустилась в дальний путь,
девчонка-странница с припасом дальновидным —
вкрутую сваренных на родине яиц.
Чтоб их запить,
в Италии достаточно фонтанов.
Чтоб совершенно жажду утолить,
Сикстинская капелла, Джотто
и вся Венеция наградой стали ей.
Вчера она сказала мне, что Муза —
часть малая большого сочиненья
в честь Пушкина.
На остальное денег не хватило.
Есть краткости названье: «мадригал».
И эта женщина принадлежит Поэту,
как многие иль все.
Я говорю ему: — Она — твоя,
но не скупись, дай вчуже насладиться
красою Музы, помечтать о ней,
как ты мечтал Италию увидеть,
внимая Данте, слушая Россини,
и видел пред собою воды Бренты,
удвоившие мраморную ткань
дворцов Венеции.
Я в дождь пойду под сумрачным зонтом
вдоль берегов Мареккьи, чья вода
так схожа с той, в каналах Петербурга.
УЛИЦА РОССИ
«Читатель ждет уж…»
Любуюсь улицею Росси.
Читатель, жди, повремени,
и ты получишь рифму: в розы
я обращу стихи мои.
Мне родствен Росси, кроткой просьбы
отвергнуть гордому не дам:
летят на мостовую розы
и падают к его ногам.
Подмостки роз — для крыл балета,
сад роз — к подножию колонн,
и Царскосельская аллея —
я знаю, думает о Ком.
Беспечным слогом лицеиста,
возросшим в оду иль в сонет,
воспета цветников
