На санях - Борис Акунин
— Прихожу за вами в класс, а вас нет. Боже, вы заболели?!
Улыбка сменилась испугом.
— Нет, я здорова, мадам, — ответила девочка, делая книксен, как предписывали правила. — Просто я проспала. Ведите меня в карцер.
— Господь с вами, ваше высочество! Неужто вы могли подумать, будто я посмела бы наказывать такую особу, как обычную пансионерку?
Происходило что-то непонятное. Но удивиться Лотти не успела — госпожа Геру тут же начала объяснять. Она всегда роняла слова медленно, важно, а сейчас затараторила.
— Прибыл ваш батюшка, с ним адъютант его величества маркиз де Шомон, отныне приставленный к его высочеству кронпринцу. И господин барон де Либо, попечитель учебных заведений. Это такая честь для нашего пансиона!
Она захлебнулась от восторженного волнения.
— Papá привез наконец плату за обучение, — сказала Лотти, в последний момент вспомнив правило номер три — что вопросы начальнице задавать нельзя — и сменив в конце фразы интонацию с interrogative на présomptive13.
— Ах, с этим нет никакой спешки! В положении вашей семьи произошло весьма радостное… То есть, что я говорю! — хлопнула себя по губам мадам Геру. — Очень печальное событие. Скоропостижно скончалась супруга вашего государя. Его величество король — я имею в виду короля Франции — выражает вашему родителю глубочайшие соболезнования и отныне будет считать его своим личным гостем.
А, вот почему королевская карета и адъютант, догадалась Лотти. И сразу же сообразила остальное.
Дядя овдовел, так и не обзаведясь сыном. Это значит, что права papá на престол теперь незыблемы. Поэтому король Людовик изменил свое отношение к батюшке.
— Когда его высочество объявил, что намерен навестить своих дочерей в пансионе, господин попечитель счел своим долгом сопровождать принца. Никогда прежде его превосходительство у нас не бывал. Если он будет спрашивать ваше высочество, как вам у нас нравится, я очень, очень надеюсь, что вы скажете доброе слово! Если же у вас есть причины для недовольства, какие угодно, любая мелочь, умоляю: скажите! И я всё исправлю! Если кто-то хоть чем-то вызвал неудовольствие вашего высочества — учителя, персонал, воспитанницы — я приму самые суровые меры!
Толченое стекло не понадобится, подумала Лотти.
— Ах, да что же это я! Господин принц и господин попечитель ждут! Идемте скорее в класс! Позвольте только я поправлю вам волосы!
На лестнице и потом в коридоре она семенила рядом, на ходу причесывая Лотти своим гребнем.
Вошли в класс, где все поднялись и присели в книксене. Но батюшки здесь не было.
— Его высочество, его превосходительство и господин маркиз отправились в младшее отделение, к принцессе Паулине, — доложил мсье Канар, учитель латыни. — Потом вернутся сюда.
— Давайте подождем здесь, если ваше высочество не возражает, — проворковала неузнаваемая мадам Геру. — И ради бога, ради бога пообещайте мне, что не скажете о пансионе ничего недоброго! Если господин попечитель велит закрыть школу, мне будет не на что жить!
Она произнесла это очень тихо, чтоб остальные не услышали. Но все видели, как суровая начальница умоляюще сложила ладони. Садиться она пока не разрешила.
Лотти перевела взгляд на свою врагиню. Вальтэр стояла бледная, опустив голову, и нервно кусала губы. Знала, что ее ждет.
Но внутренний голос молчал. И ненависти не было.
Жозефина-Наполеона учится в пансионе на скудное пособие, полагающееся офицерам рухнувшей империи. Если ее с позором исключат, то лишат и пособия.
Несчастная, некрасивая, плохо одетая, озлобленная на мир девочка, потерявшая отца, родной дом, положение, грызущая колотый сахар, потому что нет денег на конфеты.
Ненавидеть можно только того, кто сильнее тебя, вдруг поняла Лотти. А тому, кто тонет, не бросить круг невозможно. Кто ты после этого будешь?
— Благодарю, мадам, мне здесь нравится. Все девочки очень добры, никто меня не обижает, — сказала она громко, чтобы Жозефина-Наполеона перестала кусать губы. — Жаль будет покинуть эти стены.
Но покинуть стены не пришлось. Papá привел Паули и сказал дочерям, что они поживут здесь до тех пор, пока не наступит время возвращаться в Вюртемберг. Дядя Фриц наверняка этого потребует.
И не удержался, просиял улыбкой:
— Дорогому братцу не удастся от меня избавиться! Других наследников у него не будет! Потерпите, детки, скоро вы снова заживете, как подобает принцессам!
Поцеловал младшую, погладил по голове старшую и удалился, победоносный и блистательный, звеня шпорами — он собирался на верховую прогулку. Сзади стучал каблуками раззолоченный адъютант, чуть поотстал важный господин в цилиндре, скучливо кивая лопочущей что-то госпоже Геру.
Учитель потянулся за начальницей.
Девочки остались одни.
Лотти по-прежнему стояла перед доской, исписанной латинскими фразами. На нее смотрели, но никто не сказал ей ни слова. Потом собрались кучками, начали шушукаться.
Между рядов шла Вальтэр, глядя прямо перед собой. Губы ее больше не дрожали, они были плотно сжаты.
Она идет ко мне! — подумала Лотти. Но Жозефина-Наполеона даже не взглянула. Взяла тряпку, стала стирать с доски. Никто кроме принцессы на нее не смотрел.
Не очистив доску, а лишь размазав по ней мел, Вальтер поднесла тряпку к окну, где собрались в кружок ее подруги по дортуару.
— Плюнь! — сказала она одной. — Давай-давай, не жалей слюней. Теперь ты. Ты. Ты.
Девочки послушно плевали. Остальные заоборачивались. Разговоры прекратились.
Лотти наблюдала с тоскливым ужасом. Сейчас снова произойдет что-то гадкое. Зачем, зачем она не избавилась от крысы, когда это было возможно? Попечитель уехал, papá здесь больше не появится. Мадам Геру теперь заговорит по-другому…
Так и есть! Вальтэр направлялась прямо к ней.
— На. — Протянула тряпку. — Хлестни меня по роже. Я заслужила.
— Мне довольно того, что… ты это предложила, — тихо произнесла принцесса. Раньше она обращалась на «ты» только к Паули.
— Тогда мир?
Помедлив, Лотти пожала протянутую руку. Рукопожатие для нее тоже было первым в жизни. Принцессе по руке бьют линейкой, иногда руку с поклоном целуют, но не жмут.
— Пойдем поболтаем. Хочешь сахару?
На запачканной мелом ладони лежал бело-серый кусочек.
— Спасибо.
Крупицы захрустели на зубах, словно толченое стекло. Лотти никогда не пробовала ничего вкуснее.
ТРЕТИЙ ДЕНЬ
С добрым утром, любимая.
Иди, включай магнитофон. Сегодня твой день начнется опять с баховского адажио, но с другого — из «Пасхальной оратории». Оно тоже печально, но градус этой печали чуть ниже. Она не уйдет совсем, она будет с тобой всегда, ты привыкнешь к ней. Постепенно, со ступеньки на ступеньку, она вытеснит горе. Нельзя испытывать одновременно оба эти чувства. Печаль — укрощенное, побежденное горе. Я знаю, ты не
