На санях - Борис Акунин
От своей последней парты, ровным шагом принцесса прошла через весь класс, направилась к двери.
— Осторожно! — воскликнул кто-то.
Несколько девочек ахнули.
Лотти приблизилась к Жеводану, погладила косматую башку, потрепала ухо.
— Что смотришь? Тебе скучно? Пойдем, пойдем.
Шагнула в коридор. Страшилище за ней. Еще и хвостом вильнул. Бедняжка, ему в этом холодном доме тоже было одиноко.
— Давай будем дружить, — шепнула собаке Лотти, наклонившись. — Все равно никому другому мы с тобой не нужны.
Она обернулась к классу.
— Браво, ваше высочество! — крикнула Клотильда, но она была дочь лавочника. Никто из важных пансионерок даже не улыбался, просто смотрели.
Сейчас отвернутся и снова станут делать вид, что меня не существует, подумала Лотти.
— Зовите меня «Шарлотта», — сказала она Клотильде. — Я теперь тоже живу в дортуаре, и у меня больше нет горничной. Я буду умываться вместе со всеми. Поэтому я схожу за водой.
Она взяла одно из ведер и вышла, провожаемая взглядами. В коридоре ее догнали дежурные.
— В одиночку не получится. Нужно, чтобы одна качала рычаг, — объяснила Анн-Мари, дочь королевского адвоката. Сказала она это без улыбки, нейтральным тоном, и всё же это был огромный шаг вперед. У Лотти поднялось настроение.
Умывались так.
Надо было наполнить из ведра кувшин, поставить на скамью таз. Сначала вымыть лицо с мылом. Потом намочить полотенце и, оголившись по пояс, протереться. Затем точно так же протереть укромные части тела и ноги, но не снимая юбку — только чулки. Потом грязную воду из тазов сливали обратно в ведра.
Лотти сделала всё в точности, как другие девочки. Хотела унести ведро с мутной, мыльной жижей, но вдруг подошла Вальтэр.
— Минутку. Лень ходить в латрину.
И сделала такое, что в классе раздалось хихиканье: задрала платье, присела и звонко помочилась в ведро.
— Вот теперь несите, ваше высочество, — сказала Вальтэр, распрямляясь и с ухмылкой глядя принцессе в глаза.
Вся красная, Лотти не знала, что делать.
— Ах, что я невежда говорю! Вашему высочеству это не по статусу! — изобразила испуг Жозефина-Наполеона. — Не извольте беспокоиться! Сидите-сидите, я сама!
Взяла за локти, стала усаживать. Растерянная Лотти опустилась на стул.
Вальтер, изображая почтительную суетливость, схватила ведро обеими руками, в обнимку, потом как бы споткнулась и вылила пахучую жидкость принцессе на голову и плечи.
— Ой, какая я неловкая! — завопила Вальтэр под всеобщий хохот. — Перестаньте, дуры! У нас беда, обоссанная принцесса, а вы регочете!
Не помня себя, давясь рыданиями, Лотти бросилась вон из класса.
* * *
Весь день она просидела в самом низу лестницы, перед запертой дверью угольного подвала. Сюда мог заглянуть только истопник Жак, но сегодня печи и камины не топили. В облитом платье было очень холодно, вымокли и волосы, их пряди касались щек ледяными сосульками, но девочка тряслась не от озноба, а от ненависти. Ненависти к мерзкой, злобной, подлой гадине Вальтэр.
Вот что такое чувство, о котором когда-то говорил отец, чувство, с которым солдаты в бою кидаются на врага, не страшась пуль и штыков. Это когда знаешь, что невозможно существовать на свете, пока рядом живет тот, кого ненавидишь. Земля слишком тесна для вас обоих.
Нет, ей не было холодно, ей было жарко. Только от этого, наверное, она не простудилась.
Страх побуждает убежать. Ненависть требовала какого-то другого действия, но Лотти еще не знала какого. Надо было это понять, а до тех пор никого не видеть, ни с кем не разговаривать.
В темноте, поздним вечером, когда в пансионе давно утихли звуки, откуда-то пришла первая подсказка. Нужно врага как следует рассмотреть, тогда ответ придет сам. Говорил не рассудок, а некий инстинкт, которого Лотти в себе никогда прежде не ощущала.
Раньше, днем, она избегала долго смотреть на одноклассниц, чтобы не наткнуться на встречный враждебный взгляд. По лицу колючей Жозефины-Наполеоны тем более лишь скользила глазами. Из-за этого и проглядела опасность.
Принцесса поднялась наверх. Тихо вошла в спальню.
Сонное дыхание, белеющие во мраке подушки, полосы лунного света из окон. Луч падал как раз на кровать Жозефины-Наполеоны.
Физиономия у нее даже во сне была нервная, вся подергивалась от каких-то неприятных сновидений, веснушки казались рябью на воде.
Это не безобидная мышь, которую ненавидеть не за что, подумала Лотти. Это злобная крыса, которая нападает. Ее не погладишь, как Жеводана — вцепится зубами.
Это и был ответ, подсказанный незнакомым инстинктом.
Когда двоим нет места на одной Земле, остается или умереть, или убить. Толченое стекло, сказала Вальтэр? У истопника, который выполняет в пансионе всякие мелкие работы, в ящике с инструментами есть напильник — недавно Жак скрежетал им в коридоре, заменял подоконник. Незаметно взять, накрошить стеклянной трухи и насыпать гадине на ее обожаемый сахар — вон на тумбочке вазочка. Схрупает — не заметит.
Лотти знала, она никогда не сделает такую ужасную вещь, но мысль о том, что это возможно, что это в ее силах, была утешительна. Теперь, может быть, удастся уснуть.
А может быть и сделаю, подумала она, уже проваливаясь в сон.
Приснилось нехорошее, но отрадное — оказывается, бывает и такое.
Лотти стояла на Новом мосту, у перил, на которых висел прикованный цепью круг. Внизу, в бурой реке, билась, разбрызгивала воду Вальтэр, кричала: «Помогите, спасите!» Вокруг никого, только они двое. «Кинуть тебе спасательный круг?» — кричит Лотти, перегнувшись. «Да, да, скорее, я не умею плавать!» — вопит утопающая. Лотти нагибается, поднимает с мостовой камень, примеривается и швыряет точнехонько в торчащую из воды голову.
* * *
Когда Лотти открыла глаза, в дортуаре никого не было. Колокол она проспала — впервые. Слишком поздно легла, слишком крепко спала. И никто не разбудил. За опоздание на урок полагалось наказание — карцер. Пускай. После вчерашнего лучше сидеть в карцере, чем в классе.
Можно было пока насладиться одиночеством — тем самым одиночеством, которое раньше казалось несчастьем. «А можно спуститься вниз, посмотреть, не отлучился ли истопник и, если его нет, взять напильник, — шепнул новый голос. — Никто не увидит». Кажется, раз заговорив, он помалкивать не собирался.
Еще ничего не решив, девочка подошла к окну, привычно ежась от холода. Что там лужи, не замерзли ли?
Перед пансионом стояла очень красивая карета, запряженная четверкой превосходных белых лошадей, у каждой круп накрыт бархатной попоной, а на ней золотой вензель: две буквы L, увенчанные короной. Такой же на лакированной дверце.
Что делает на скромной улице Сен-Жак экипаж из королевской конюшни?
За спиной открылась дверь.
— Вот вы где, ваше высочество.
Госпожа Геру! В первый миг
