Пирамида предков - Ильза Тильш
Вечером накануне между немцами и чехами в Брюнне произошло два кровавых столкновения. Первое из них случилось, когда одна группа немецких студентов натолкнулась на процессию чешских «соколов», которые, вместо того чтобы по предписанию властей промаршировать к месту сбора по одному из боковых переулков, использовали для этого главную улицу. Обе стороны не подчинились приказу жандармерии немедленно разойтись. Ситуация перешла в столкновение, в котором многие получили травмы от ударов палками. Жандармерия выступила с примкнутыми штыками и разнимала противников с помощью конной полиции.
Другая, не менее ожесточенная потасовка случилась после большого костра, который немецкие студенты устроили на Хельголандской скале. Праздничная процессия немцев около девяти часов вечера в сопровождении факелоносцев тронулась в путь и продвигалась от площади Лажански по Йодокштрассе через Тальгассе, далее по улице Эрцгерцога Райнера и по переулку Рюкерта. На Хельголандской скале учитель, сопровождающий молодежь из Немецкого школьного союза, некто Зонненберг, выступил с пламенной речью, в которой он говорил о том, что сегодня особенно важно проявить настоящее немецкое единство, готовность к жертвам и боеспособность. Был зажжен огонь в честь летнего солнцестояния, вверх взлетели ракеты, зазвучала песня Стража на Рейне. Распевая патриотические песни, процессия повернула назад и отправилась обратно в город тем же путем, каким пришла. На площади Лажански собралась тем временем значительная толпа чехов, которую сдерживали жандармы, и чехи ограничились тем, что освистали процессию немцев. Громкими криками «хайль» немцы, участники праздничного шествия заглушили свист. Большая часть участников факельного шествия двинулась к террасе Немецкого дома, где проходил праздничный вечер в честь иностранных гостей, завершившийся концертом, а некоторые из участников, выкрикивая слова протеста против действий правительства, отправились на площадь, где уже собралось большое количество чехов. Дело дошло до столкновения двух враждебных сторон. Были раненые, последовали аресты в связи с противоправными действиями по отношению к властям, жандармам долго не удавалось разъединить противников, наконец немцы были оттеснены к Реннергассе, а чехи — к Рудольфсгассе.
Такой прекрасный, солнечный день завершился разбитыми головами и поцарапанными лицами.
Несколькими часами позже, в воскресенье, случилось то, что в одинаковой мере касалось обеих сторон. Лавина двинулась, катастрофу было уже не остановить.
Глава 10
Этот день навсегда остался в памяти отца, день, когда последние мобилизованные собирались на вокзале Мэриш-Трюбау.
Призванные к оружию заходили со своими чемоданами в поезд, их домочадцы и друзья стояли на платформе, все делились сигаретами и снедью, женщины плакали.
Нет, там не было восторженного пения, как на других вокзалах, не было криков «Ура!». И лишь городская капелла исполнила гимн, когда поезд покидал платформу. Боже правый, Боже святый, императора храни. Начальника вокзала звали Беер, дорожного мастера — Кратохвил. Районный врач, доктор Брух, считал, что вся эта карусель закончится через месяц. Для многих из тех, что стояли тогда на платформе, прощание со своими мужьями, сыновьями и братьями было прощанием навсегда.
Два года срока, два года подаренного времени, можно предположить, что сын Адальберта и Фридерики, рост метр шестьдесят восемь сантиметров, музыкально одарен, с серыми глазами и узким лицом, имел очень слабое здоровье, так как его сразу признали негодным для службы. Несмотря на то что большинство его сверстников ушли воевать, ему разрешили остаться и даже поехать в Вену, снять там в восьмом районе комнату и учиться в университете на юриста, так, как хотел его отец. Кроме того, с ведома матери (отцу об этом не сказали), он изучал гармонию и контрапункт. Он купил портфель за тридцать крон — трата, огромная для его скромных средств, но он пошел на это, поскольку считал, что юрист без такого портфеля недостаточно представителен. (То, что он пользовался этим портфелем до конца Второй мировой войны, говорит об экономности и скромности Генриха. Только в конце Второй мировой этот портфель вместе со всем, что Генрих нажил до того, пропал безвозвратно.)
По окончании первого семестра Генрих, не спросив отца, записывается на медицинские курсы. Да, Генрих посмел это сделать, а ведь Адальберт был очень строгим отцом.
Театральные вечера, стоячие места за креслами в императорском придворном оперном театре на третьем или четвертом ярусе, посещения концертов. Генрих экономил на других вещах, чтобы позволить себе это. Все, о чем мечтала Фридерика из Фуртхофа, сбылось для ее сына. В это время где-то во Франции, в Галиции, в Мазурии, в Карпатах и Шампани, на Марне и на Сене, под Ипром, Лембергом и Лодзью, под Варшавой и Брест-Литовском шли бои и умирали люди, проходили битвы первой половины Первой мировой войны. Опера, Бургтеатер, Концертный зал. Йозефштадттеатер, стоячие места, четвертый ярус, слишком мало денег для приличного обеда, постоянные визиты к родственникам, чтобы вволю поесть.
Мне хотелось бы съездить с тобой на Ропперсберг. Нет, это сказал не состарившийся Генрих; мне самой, Анне, стало любопытно после рассказов, отца, он постоянно описывал великолепную обстановку, вилла на горе, почти замок, рыцарский зал со старинными круглыми, утолщенными к середине стеклами в свинцовой раме в окнах, башенки, артезианский колодец и искусственный пруд, тропинки, посыпанные гравием, все очень ухожено, для детей небольшая повозка, запряженная осликами, великолепный вид на Венский лес.
Те, кому все это принадлежало, были потомками дочери несчастного, рано ушедшего из жизни лесного обходчика из Розалиенгебирге, той самой женщины, которая часто описывала своей дочери посещение молодого императора, так часто и так наглядно, что та, в свою очередь, рассказывала эту историю своей дочери, словно она сама там была. Дядя всегда гордился тем, что он — один из соседей императора. К его владениям примыкали императорские леса, в этих лесах время от времени проводилась императорская охота.
* * *
Я хочу съездить с тобой на Ропперсберг, сказала я, отец согласился, и мы поехали поздней весной, буки уже стояли в зелёном наряде.
Во время поездки во мне кипело любопытство. Осторожные замечания отца, попытки немного ослабить впечатление от того, что он рассказывал раньше, возможно, слегка преувеличивая, возбуждали мое любопытство еще сильнее.
Да может, и дома уже нет, сказал отец, может быть, его уже давно снесли.
Может быть, и пруда теперь нет.
Там, наверное, все одичало.
Страх увидеть предмет своих воспоминаний разоренным и изменившимся.
Боязнь перемен вообще. Я ведь хочу просто посмотреть на местность, где стояла вилла, сказала я.
Трудно возвращаться к месту, которое видел и в котором был последний раз полвека назад, куда никогда больше не возвращался,
