Пирамида предков - Ильза Тильш
(Через три месяца умер император, его наследник Карл попросил у Антанты мира, Антанта отказала. Генриху было разрешено вернуться домой совсем не так скоро, как он надеялся.)
Весь путь добровольца поневоле я прослеживаю по географической карте, веду пальцем по тем дорогам, где он прошел и проехал, удаляясь от города Ольмюца, в котором некогда, в 1848 году, император Фердинанд взвалил бремя правления на узкие плечи племянника Франца Иосифа, объявленного по этому случаю совершеннолетним; Благослови тебя Боже, мужайся, да хранит тебя Бог, на все Его воля.
(Фердинанд, бежавший в Ольмюц, запуганный ужасными событиями в городе-резиденции Вене, где его военного министра повесили на фонарном столбе, император Фердинанд, прибывший 14 октября, около четырех часов пополудни, к воротам города со своими придворными в сильно запыленных каретах, хмуро созерцающий происходящее под грохот канонады и колокольный звон, император, уже восемь дней не снимавший платья, принял присягу коменданта крепости и магистра, какие-то крестьянские мальчишки распрягли загнанных до полусмерти императорских лошадей и сами протащили карету Фердинанда через город, что вызвало воодушевление в толпе. За оцеплением, состоящим из минеров, саперов, солдат ополчения и национальной гвардии, толпился народ, процессия проехала мимо ратуши, по Шпорергассе, по Мариенплатц, к резиденции архиепископа.
Сквозь лупу я рассматриваю сцену, которую двадцатью восемью годами позже запечатлел маслом художник Рабенальт: Фердинанд, отказывающийся от наследного трона, молодой Франц Иосиф, тщедушный, с узкими плечами, преклоняет колени перед своим дядей, справа от Фердинанда его супруга Анна, слева родители Франца Иосифа, эрцгецог Карл Франц с супругой Софией, за ними братья Франца Иосифа Максимилиан и Карл Людвиг, справа на картине князь Виндишгрец, хорватский наместник Елачик и принц Лобковиц в пышных, одеяниях.
Я мысленно вношу в картину движение, фигуры, застывшие под кистью художника, начинают двигаться. После того как дядя Франца Иосифа произнес уже упомянутые слова, обнял и поцеловал его, тот поворачивается к императрице, тоже обнимает и целует, то же самое делают эрцгерцог Карл Франц и его супруга София, остальные члены императорского дома поднимаются со своих кресел, Франц Иосиф протягивает каждому из них руку и прижимает ее потом к сердцу.
Был оглашен протокол события, слезы, заструившиеся по щекам собравшихся, рыдания, от которых не могли удержаться придворные дамы, в протоколе упомянуты не были.)
Я удаляюсь от города Ольмюца, в котором в это время уже не хватало продовольствия, люди много часов простаивали в очередях у магазинов (ни колбасы, ни ветчины, ни копченого мяса, ни богемского или голландского сыра, ни неботайнского творога, а о масле и речи не было), из города Ольмюца, в госпиталях которого лежали сотни раненых, церковные колокола которого были разбиты на куски и вывезены (нет больше гармоничного трезвучия Св. Галлена, Св. Венцеля и Девы Марии, нет утреннего звона восьмитонного колокола Св. Марии по вторникам), я еду той же дорогой, какой шел тогда поезд с Генрихом, добровольцем поневоле, к Прерау, от Прерау в Мэриш-Вайскирхен, из Мэриш-Вайскирхена через Мэриш-Острау в Тарнов.
(В то время каждый месяц публиковали карты хода военных действий, и по ним можно было узнать, что войска австро-венгерской армии заняли территорию в 550 000 кв. км, что превышает площадь Германии.)
Я точно помню рассказы отца. Чем больше мы удалялись от родины, тем отчетливее проявлялись следы войны. Пелена скорби покрывала местность, и без того унылую.
Проехав Ржецов, Ярослав, Раву-Руску, поезд наконец достиг Сокала, который находился вблизи тогдашней государственной границы России.
Сокал, восемь тысяч жителей, половина — поляки, другая — евреи, в мирное время, наверное, это сонное провинциальное захолустье, а теперь живой, бурлящий, важный перевалочный пункт, через который фронт снабжался боеприпасами и продовольствием. Грязные переулки были забиты автомобилями и брезентовыми фургонами, запряженными лошадьми.
Вновь прибывших построили невдалеке от вокзала, в непролазной грязи, потом гнали по бревенчатой дороге пятнадцать или двадцать километров по болоту и наконец расквартировали в крестьянских дворах и сараях; офицеры заняли отдельные комнаты.
Санитар совершил обход раненых, ему выделили двух помощников из солдат. Один, долговязый, как каланча, был родом из североморавской деревни Браунзайфен, а другой работал до войны клоуном в берлинском цирке. Свободное время я проводил за изучением польского языка по книге, купленной и присланной мне родителями. Одно время он ночевал в маленькой комнатке в крестьянском доме, там стояла кровать, застеленная цветастым бельем, шаткий стол, лавка и сундук. На стенах висело множество икон, и в самом низу — Матка Боска Ченстоховска.
Везде на солдатских могилах пели песню о верном товарище и Заря, заря, ты видишь, смерть моя близка.
Я бы очень хотела съездить в Польшу, говорю я Бернхарду, просто для того, чтобы увидеть, где все это происходило.
Кто знает, существует ли эта деревня сейчас, говорит Бернхард. Может быть, ты ее вообще не найдешь.
Она называлась Йозефка, говорю я, отец описал мне ее очень точно. (Я запамятовала, что тем временем через Польшу прокатилась еще одна мировая война.)
Генрих шел по маленькому селению, носящему название Йозефка, состоящему из нескольких плохоньких домишек и сараев; проходя мимо какого-то двора, он услышал голоса и из любопытства подошел поближе. Одна из створок двери дома распахнулась, и оттуда вышел господин во фраке. Я не мог поверить своим глазам, это было как во сне.
Господин во фраке подошел к солдату-санитару и дружелюбным жестом пригласил его войти в дом. Я переступил порог зала, который был заполнен веселящимися людьми! Он попал в гущу веселья, на свадьбу польских аристократов. Я спрашивал себя, сон это или не сон. Почти все господа были во фраках. А дамы в праздничных платьях. Меня душевно приветствовали, пригласили занять место за столом и угостили. Честь, которую мне оказали, произвела на меня огромное впечатление. Многие из собравшихся бегло говорили по-немецки. Он увидел рояль, как во сне, подошел к нему и начал играть. Музыка из оперетт, вальсы, музыка Легара, Иоганна Штрауса. В разгар войны, в нескольких километрах от передовой играл на рояле для польской свадьбы тщедушный солдат-санитар австрийской армии.
Забыто все, что было. Из тех людей, которые тогда танцевали под музыку отца в польском господском доме рядом с линией фронта, сегодня, наверное, уже никого нет в живых.
Может, дети еще живы, говорит Бернхард.
Кто знает, удалось ли детям пережить вторую мировую войну,
