Пирамида предков - Ильза Тильш
Я всегда ездил поездом до Тюльнербаха, рассказывал отец, потом шел по дороге около двух километров пешком, а дальше узенькая тропка уводила наверх, к вилле. Здесь нам надо свернуть налево, мимо водохранилища. Я свернула с федеральной дороги и поехала вдоль озера, от этой дороги постоянно ответвлялись другие, отец не мог узнать ни одну из них, мы развернулись и поехали обратно, к основной дороге, здесь, наверное, уже все по-другому, я уже не помню, какая это была дорога, в конце концов мы свернули на один из самых широких проселков, которые вели наверх, он перешел в улицу, по обеим сторонам улицы стояли дома с маленькими садиками; узенькие переулочки, тоже окаймленные домами с садиками, ответвлялись от этой улицы.
Мы, должно быть, ошиблись, сказал отец.
Я остановила машину, и мы вышли. До самого горизонта простирались поросшие лесом холмы, буки светились зеленью, черные макушки елей немного возвышались над ними.
Здесь, наверное, приятно жить, сказала я.
Отец посмотрел по сторонам, прошелся мелкими, неуверенными шагами по улице под гору, вернулся, посмотрел вниз в долину, ладонью прикрыл глаза от солнечного света, вгляделся в верхушки холмов, потом потряс головой.
Быть не может, сказал он, здесь никогда не было домов.
Но местность точно та же, сказал он, я помню вид отсюда, совершенно точно помню.
Может, нам надо еще немного подняться в гору, сказала я.
Мы проехали чуть дальше, но ничего не изменилось. Везде узкие, окаймленные домишками улицы, дома самого разного вида, окруженные маленькими садиками, железные заборы отделяют их от улицы.
Мне очень жаль, сказала я, мы, наверное, все-таки ошиблись, вся гора застроена, и дома новыми не кажутся, здесь этого быть не могло.
Мы не ошиблись, сказал отец.
Никаких замков, никаких неиссякаемых фонтанов, ни пруда, ни кувшинок, ни старых стен. Нет даже руин или хоть каких-то памятных знаков, которые могли бы расшевелить воспоминания. Грядки с салатом, фруктовые деревья, крокусы, фигурки гномов, украшающие сад. Нет больше сказочного места.
То, что случилось здесь, случалось повсюду. Люди обустраивали гнезда для себя и для детей, у каждого свой клочок земли, у каждого своя грядка с редиской, свои яблоки с собственной яблони. Нет, не утрата больших, окруженных просторными садами вилл, фонтанов и искусственных прудов печалит меня. Так что же тогда?
В ресторане, куда мы зашли, играл музыкальный автомат, официантка была очень молода, я и надеяться не могла, что она знает, как здесь все раньше выглядело, но тем не менее спросила ее, сколько лет этой деревне.
Тридцать лет, сказала она, не раздумывая долго, тридцать лет назад всю гору разделили на участки, а еще раньше, наверху, где сейчас последние дома, стоял один-единствеиный дом, это была вилла с маленькой башенкой. Там был еще искусственный пруд и фонтан. В Вольфсграбене есть хроника, там все написано.
Откуда вы знаете, спросила я, кто вам об этом рассказал?
Мы это в школе проходили, ответила девушка. На краеведении.
Вот как бывает, когда человек живет слишком долго, сказал отец. Весной 1916 года я был здесь последний раз.
Генрих записался на медицинские курсы, он боялся, что война закончится не скоро, что его могут призвать и заставят стрелять в людей. Если он будет санитаром, сказал он себе, то его никто не заставит.
Летом 1916 года его призвали, несмотря на слабую конституцию, из-за которой его дважды признавали негодным, но теперь это уже не служило препятствием. В Ольмюце его одели в форму, выдали пару парусиновых туфель, поскольку сапог в этот момент не оказалось, и пеньковый ремень; форменные брюки были ему слишком длинны и слишком широки, гимнастерка — узковата и коротковата, темно-синяя фуражка с имперским латунным орлом сразу сползла ему на глаза, и несколько секунд он стоял в полной темноте. После того как отца одели во все это обмундирование, его познакомили с основными командами: «смирно», «равняйсь», «шагом марш».
Во время коротких учебных марш-бросков он познакомился с окрестностями Ольмюца, а во время утренних месс изучил внутреннее убранство собора. Нет, знаменитый орган Св. Маврикия он не слышал. А вот часы на ратуше помнит.
Ольмюц — город барокко, город-крепость, епископский город, резиденция герцогов Пшемысльских, железнодорожный узел, старинный торговый центр, лежащий на перекрестке важнейших дорог Моравии, епископство с 1063 года, архиепископство с 1777 года, гарнизонный город, солдатский город.
Я представляю себе широкую, плодородную долину реки Ханны, мягко спадающие к ней отроги Судет, воображаемым карандашом я подрисовываю сюда город Ольмюц с большой центральной площадью и узкими переулками, над которыми нависали подпорные арки домов, собор Св. Маврикия в готическом стиле, с массивной, сложенной из серого камня башней, собор Св. Михаила, громоздкие купола которого возвышаются над крышами домов, я рисую собор Св. Венцеля и его башни, церковь Марии Шнее в стиле барокко, колонна Святой Троицы, колонна Девы Марии, фонтан Св. Марка, фонтан Кесарей, где символически смешиваются воды Марха и Одры, на ближнем холме часовня паломников, резиденция архиепископа, ратуша с волшебными часами.
Я пририсовываю туда казарму, которую никогда не видела, и в изображении ориентируюсь на то, как казармы выглядят в общем и целом, бесконечный ряд окон, мрачные дворы, широкие, распахнутые ворота, я представляю себе Генриха, который в парусиновых туфлях выходит из казарменных ворот.
Однажды в воскресенье утренним поездом из Мэриш-Трюбау приехал Адальберт, увидел выходящего из собора сына и пришел в ужас. Он дал ему большую сумму денег и велел немедленно заказать форму по мерке. Тогда это можно было сделать. Полковой портной сшил форму, рейтузы, гамаши, нижнюю блузу и длинную серую армейскую шинель, безупречно скроенную.
Его научили ружейным приемам и милостиво оставили в тылу, он три семестра изучал медицину и лечил солдат согласно предписаниям полкового врача. Болезни выше пояса — аспирином, болезни ниже пояса — касторкой, в прочих случаях годился йод. Больные зубы дергал разбойничьего вида и могучий, как медведь, денщик.
Они называли его добровольцем-одногодкой, хотя он пришел не по доброй воле, и в один прекрасный, солнечный августовский день его погрузили в поезд, который шел
