Его запах после дождя - Седрик Сапен-Дефур

показался нам весьма неприятным. В воздухе повеяло бесцеремонностью брачного насилия древних времен, мужской грубостью и, не побоюсь этого слова, душком примитивного разврата. Мы с Матильдой чувствовали себя не в своей тарелке, и только взаимное притяжение собак убедило нас, что не стоит отправлять приезжего обратно. Собачий брачный танец был очень прост: мадемуазель спереди, Убак позади, как тень. Потом сверху. Корде, как слишком юную для подобных зрелищ, отправили в лес по грибы. Почему-то мы должны были наблюдать за ними, присматривать, словно что-то могло закончиться драмой, словно мы были главными экспертами в собачьей любви. Все прошло как по маслу, лысый со своей собакой уехали, а я с немалой долей легкомысленного веселья заявил Убаку, что он в свое время немало понаблюдал за нами, а сегодня настала наша очередь. Через полтора месяца мы получили телеграмму с весьма вульгарным сообщением: «Не выгорело, моя сука пустая». Но мы с Матильдой сразу поняли, что он врет и что он просто-напросто торгует прелестями своей собаки. Всегда надо учитывать и язык тела, он никогда не обманывает: этот тип не смотрел в глаза и ни разу не погладил свою собаку. Мы оставили скверную идею вмешиваться в собачьи любовные дела.

Как всегда, помог случай, благодаря случаю улаживается множество самых разных вещей, и он плоть от плоти самой жизни, не то что эти уродские свидания. Однажды во время прогулки на озеро Марко Убак – а у него был сломан палец и ему запретили бегать – почуял вдалеке элегантную собачью особь и припустил к ней со всех ног, не обращая внимания на наши сердитые окрики, – очевидно, для таких случаев и придуман поводок. Завязалось знакомство – в нем признали собаку из объявления, в жизни тоже настоящего красавца. Альпина (имена, связанные с морскими просторами, в наших краях – редкость) и Убак познакомились, и встретились опять, и не раз, и уже не случайно, встретились у нее, у него, словно влюбленные лицеисты с доброжелательными родителями. Пару раз мы видели, что они приклеились друг к другу, и воскликнули «Аллилуйя». А через пять недель после этих встреч доктор Вики сообщил, что на подходе четверо щенков. С нашими друзьями, которые по-прежнему не понимают, почему это мы не заводим детей, мы пока не решаемся поделиться результатами ультразвукового исследования, которое нас самих довело до настоящей истерики.

Природа на самом деле не так уж добра: два щенка погибли при родах. Когда жизнь только-только начинается, очень важно вцепиться в нее и выжить. Для Альпины все обошлось, но ее страдающий взгляд вызывает у нас горячее сочувствие, а первые дни двух живых щенков будут раем из-за обилия молока и свободных сосков. Это год буквы «Ф». Семья Альпины, они скорее Уберы, чем Монсеньоры, оставляет у себя мальчика Фалько. Фризон, девочка, в два месяца переберется к нам. Она добиралась до жизни с трудом, добралась из такого далека, что грешно не радоваться ее воли к жизни. Надо же! В день ее приезда к нам умерла Чуми. То ли пустот, то ли, наоборот, излишков, но жизнь чего-то боится, это точно. Первые недели мы видели только Убака в миниатюре, но очень скоро, и это к счастью, Фризон напомнила нам, что не стоит оценивать живое существо по сходству или различию с другим, не стоит искать для него модель, лучше как можно скорее отказаться от таких поисков. Вообще-то от Убака у нее только такая же еле видная полоска на лбу, а всем остальным она воспользовалась с большой сдержанностью. Да, это так, и все. Корде обожает новую неутомимую игрушку.

В качестве главного несходства со своим папой Фризон не нашла ничего лучшего, как выбрать непослушание, и мы с утра до ночи только и кричим: «Фризон!», «Фризон!», – и случается, что иной раз в деревеньках Бофортена, на родине прославленного исследователя и писателя Фризон-Роша, наши крики вызывают живой отклик. Хотя кроме балконов с геранями, добросердечно открытых навстречу всем ветрам и вестям, остались, конечно, и узкие улочки, куда слава этого знаменитого человека пока еще не добралась.

XVIII

Жизнь впятером весело кипит и понемногу налаживается.

Чтобы поместить в фургон трех собак весьма солидных размеров, требуется неумолимая строгость, но еще требуется не забыть крокеты для одного, помнить о лечении другой и продумать все нюансы безопасной перевозки трех существ, привыкших жить на свободе. Вокруг постоянно радостный кавардак, собаки повсюду – они в каждой комнате, беготня там, беготня здесь, вместе и по отдельности, стоит заинтересоваться одной, вся компания полна энтузиазма – нескончаемая мазурка сотрясает дом с первых лучей солнца. И вдруг тишина – без предупреждения наступила коллективная сиеста, полная неподвижность, поскрипывает только пол. А собачья музыка? У них она особенная, никакому шумовику ее не воспроизвести. Перкуссия при перемещении по шатучей галерейке. Похрапывание, возведенное в куб, в фургоне при ночном переезде. А прыжки в фургон и из фургона? Только огненного обруча не хватает. Еще они гремят своими мисками. И громко вместе лакают воду: Корде пьет только вместе с Убаком. Дерзко стучат хвостами по полу и каноном повизгивают во сне. А какой балет начинается при отдаленном шуме! Корде подает сигнал тревоги, она втягивает носом воздух и ждет поддержки. Примчалась Фризон, от ее лая могут лопнуть барабанные перепонки. Затем следует главный выход, он же заключительный, – появляется Убак и пещерным басом посылает предупреждение возможным обидчикам, это звуковое послание не нуждается ни в какой почте. А их игра в перебранки? Отказ слушаться, передаваемый по цепочке? Засада в ожидании, когда мы усядемся на землю, а когда дождались, нас укладывают и радостно наваливаются всей компанией. Еще они умеют запутывать свои поводки, когда мы ходим по центру города. В общем, хаос, полный самых разнообразных чувств. Когда он отхлынет, мы будем возвращать его себе воспоминаниями. Думаю, именно его мы всегда и хотели – шумового фона и буйного прибоя жизни, омывающего наши дни.

Любовь к жизни стаей вызывает вопросы. А что, если собак будет четыре, или десять, мы так же будем рады и довольны? Есть ли у нашего желания общей с собаками жизни предел, какой есть у всех других желаний, предел, за которым наступает отвращение? Да, конечно, предел есть, он совершенно очевиден: во-первых, экономический, во-вторых, квадратные метры обладают очень относительной растяжимостью, и еще, что бы там ни говорили пастухи, наше твердое убеждение в том, что большое число особей поглощает и стирает индивидуальности.

Три собаки – уже сигнал-напоминание, что у каждого из нас только две руки, а руки – это эталонный метр любви. К ним можно еще прибавить голову, пальцы ног, и вообще все тело. Какая дьявольская подвижность требуется, чтобы насытить каждый взгляд, каждый удар лапой, – не сомневайтесь, все требуют вашей любви одновременно, или немедленно прибегают, если кому-то вздумалось получить порцию ласки раньше. Если настанет день, когда мы приласкаем только одну из наших собак, это будет означать, что две другие стали бесплотными.

Больше трех мы бы вряд ли потянули. Если представить себе взаимный обмен счастьем как удар и рикошет, то с некоторого момента рикошет был бы слабее. А любовь, мне кажется, она тоже растрата, она раздается, но до определенного предела, и если жаждущих сердец слишком много, она отступает, выдыхается или – что ничуть не лучше – выбирает. В общем, два плюс три – это хорошая арифметика, доступность для каждого, счастье для всех вместе и постоянное отсутствие симметрии. Не считая того, как сказал мне Андре, что пять само по себе – очень неплохое число, у нас пять чувств, пять пальцев на руке, и это число клуба фанатов Энид Блайтон[69], в книгах которой верный пес играл не последнюю роль и старался по мере сил примкнуть к человечеству. Остановимся на пяти, не будем перебарщивать со счастливой жизнью, и в этой Матильде иногда достается слишком много, и она брыкается, а Убак так серьезно занимается своими двумя подопечными, что мы не имеем права принуждать его к еще большему вниманию.

Мы проводим много времени, наблюдая, как живут наши собаки. Продавцу