После завтрака - Дефне Суман
Время шло, Сюхейла подросла. Взяла в руки скрипку. И только тогда я понял, зачем нужен инструмент господина профессора. Точно так же, как госпожа Ширин могла оживить картину, добавив всего один мазок, так и гудение контрабаса, похожее на гул землетрясения, обретало смысл, едва Сюхейла проводила смычком по струнам скрипки. Превращалось в музыку. А потом в моей душе родилась большая тяга к этой музыке. Как только отец с дочерью начинали играть, меня охватывало какое-то странное, непонятное чувство, и я помимо своей воли вдруг оказывался рядом с дверью музыкальной комнаты.
Порой к нам наведывались племянницы господина профессора, дочери его старшей сестры. У них был дом на Хейбели. Приезжали днем, купались в море вместе с Сюхейлой. Очень умненькие были девочки. По вечерам, после чая, все собирались в этой комнате. Старшая девочка – забыл, как ее звали, – очень хорошо играла на пианино. Сюхейла брала в руки скрипку, склоняла к ней немножко свою головку. Халит-бей извлекал первую ноту из контрабаса. Тогда я бросал свою работу на кухне и спешил в кладовку – она через стенку от этой комнаты. Или же, сделав вид, будто мне нужно достать веник из-под шкафа, стоявшего под лестницей, ходил туда-сюда мимо двери. Господин профессор выглядывал из-за контрабаса и говорил: «Заходи, Садык». Я, ужасно смущаясь, становился у порога. При этом меня грызла мысль о том, как бы госпожа Ширин не рассердилась. Она ведь хотела, чтобы я был наготове на тот случай, если ей понадобится что-нибудь, пока она рисует у себя в библиотеке. Но музыка так сильно на меня действовала, что я никак не мог отойти от двери.
Потом я узнал, что в этой комнате звук раздается особенным образом. Это я тоже услышал от господина профессора. Никогда не забуду. Это было во время завтрака. Халит-бей сидел на том месте, где сейчас плачет госпожа Нур, и тоже в полном одиночестве. Но его это вполне устраивало. Госпожа Ширин заперлась в библиотеке. Он не возражал, когда она, проснувшись, сразу уходила туда. Халит-бей с аппетитом ел яйцо всмятку, которое я ему подал, и прислушивался к доносившемуся из музыкальной комнаты голосу Сюхейлы. Так увлеченно слушал, что порой закрывал глаза и рукой отбивал такт по столу. В то утро к Сюхейле пришла преподавательница вокала. Учила ее петь как в опере. Голос у Сюхейлы превосходил красотой журчание самых прекрасных рек и звучал так громко, словно у нее в руках был микрофон. Я слушал и дивился. Был я в те времена еще молод. Оттого, наверное, вдруг осмелел и спросил господина профессора, в чем тут дело.
«Видишь ли, Садык, там особенная акустика. Эта комната специально построена для того, чтобы в ней играли камерную музыку». Мне показалось, что Халит-бей был расположен еще поговорить, но я и без того уже слишком много себе позволил. Поэтому ничего больше не сказал. А он снова закрыл глаза и стал слушать, как поет Сюхейла.
Халит-бей совсем еще молодым умер. Упокой Аллах его душу. Был вечер. Госпожа Ширин, Сюхейла и господин профессор втроем сидели в столовой. Я подал суп. До сих пор помню: суп из лука-порея с рисом, картошкой, морковкой и луком, щедро приправленный петрушкой и свежей мятой. Легкий, негустой летний супчик. Учебный год кончился, начались летние каникулы, и Халит-бей с Сюхейлой в тот самый день приехали на остров. Мы-то с госпожой Ширин жили здесь уже почти два месяца. В тот год, едва расцвела слива, госпожа Ширин велела мне собирать сундуки и чемоданы. Господин профессор и Сюхейла остались дома в Моде, а мы вдвоем переехали на остров. Открыли дом, проветрили, прибрались к лету.
В тот вечер мы отмечали приезд Сюхейлы и господина профессора. Поутру госпожа Ширин была немного не в духе – испортят, мол, всё вдохновение, – но мне казалось, что когда дом наполнится голосами, она тоже будет счастлива. В конце мая произошел переворот[44]. Госпожа Ширин была довольна, что власть в стране взяли военные. «Так и бывает, когда руководить государством берутся люди с провинциальным мышлением», – заявила она. Сюхейла рассказала, как ходила с одноклассниками на Таксим дарить солдатам цветы. Халит-бей немного тревожился, по подробно об этом говорить не стал. Госпожа Ширин недавно завершила новую картину и была этому очень рада. В ближайшие дни в отеле «Сплендид» должен был состояться прием в ее честь, на котором она планировала выставить свои последние работы.
Мы открыли все окна, раздвинули занавески. Акация приятно шелестела листочками. Ветви шелковицы согнулись под весом ягод. То был урожайный год. По радио передавали фортепианный концерт, и Сюхейла отбивала такт ногой под столом. В честь их с господином профессором приезда я зажарил в печи ягненка, посыпал собранным в саду розмарином. Убрав со стола тарелки из-под супа, внес ягненка на большом блюде. Сюхейла разговаривала с господином профессором о какой-то книге, которая произвела на нее большое впечатление. Халит-бей резал мясо, что я положил ему на тарелку, и, улыбаясь, говорил: «Зачем нужно было столько писанины? Из первых двух частей уже понятно, что хочет сказать автор».
Сюхейла не согласилась и заявила, что эта книга перевернет мир. Рассказала, что писательница по происхождению – русская, но до того хорошо выучила английский, что смогла написать этот том толщиной с кирпич[45]. Говорит, а у самой глаза сияют, щеки раскраснелись, нога все быстрее отбивает такт. Впервые я видел, чтобы девочка с такой страстью о чем-либо вела речь. Я стоял у двери на тот случай, если надо будет чем-нибудь услужить. Мы с Ширин-ханым встретились взглядом. Она не меньше моего дивилась преображению Сюхейлы, и ей было весело. Подняв брови, посмотрела на меня, и я легонько улыбнулся – так, чтобы только она заметила. Тут господин профессор рассмеялся.
«Конфликт безупречного человека и слепой силы – в чистом виде порождение разума. Эту историю рассказывают со времен Гомера, милая моя. Если бы твоя русская писательница немного разбиралась в литера…»
Не закончив фразы, Халит-бей скорчился на стуле. Его рот перекосило. Одна сторона смеется, другая сердится. Я бросился к нему, да не успел. Господин профессор с грохотом рухнул со стула на пол. Пытаясь схватиться за скатерть, опрокинул и тарелку. Мясо, пюре и салат разлетелись по полу. Я в ужасе замер. Бедняжка Сюхейла трепетала, как раненая птица, и тоже не могла сдвинуться с места. Госпожа Ширин сорвала с шеи салфетку и опустилась на колени
