Физическое воспитание - Росарио Вильяхос
Эффективнее всего было бы – даже эффективнее, чем заменить окно, – если бы мама или папа (или сама Каталина) поймали соседей с поличным, когда те за ней подглядывают, и крикнули бы им, что нечего совать свой нос в чужие дела и что они не имеют права такому ее подвергать. Я человек, а не картина Густава Климта. В своем воображении она еще много всего им говорит, но в действительности не может и слова вымолвить в свою защиту; она даже не решается сказать папе, что соседи за ней подсматривают, потому что знает: он скажет, что она сама виновата. Виновата в том, что включила свет, или открыла окно, или что у нее есть тело.
Такие задачи решает любая девушка в ее возрасте, думает Каталина. Вычислять угол открытия окна, прежде чем встать под душ; выслушивать от одноклассниц вопросы, гуляет ли она с кем-то, но гулять только по-серьезному, а не направо и налево – так одни шалавы делают; познакомиться с Хуаном, который с зубами, разговаривать с Хуаном, гулять с Хуаном, встречаться с Хуаном, целоваться с Хуаном без особой охоты, приучая себя к мысли о том, что рано или поздно любой парень станет ее мужем или мужем кого-то из ее будущих соседок и все эти мужья будут вызывать у нее такое же отвращение, какое, по-видимому, питают женщины в ее доме к своим супругам, когда ночью раздвигают ноги. Вплоть до самого недавнего времени Каталина воспринимала это отвращение как некую инициацию, неприятное обстоятельство, которое нужно терпеть в жизни, очередной удар судьбы вдобавок к тому, что она, в отличие от соседского мальчика, родилась без писюна, что у нее есть месячные, что у нее растут волосы на теле, а те, которые на голове, день ото дня все более непослушные, что она перенесла операцию, от которой осталась сороконожка на лобке (еще одно слово, отсутствующее в семейном лексиконе). Она думала, что с опытом отвращение к парням как-нибудь ослабнет, что это чувство отторжения только временное, – ведь непохоже, чтобы других знакомых девчонок настолько воротило от парней. А может, выйдет так, как говорит Исабель из ее класса, она вроде бы в этом разбирается: что поначалу парни тебе противны, потом наоборот, а потом, бывает, опять становятся противны, там видно будет. Но кто знает, вдруг это только ложь во благо, вроде того, как ей говорили, что ходить на каблуках не так уж больно, а делать восковую эпиляцию больно, но совсем чуть-чуть. Как же, чуть-чуть. Мама однажды сводила ее в салон удалить волосы на ляжках, и Каталина так вопила, что девушка-мастер заткнула уши и назвала ее животным. И крик, и слова девушки принесли Каталине облегчение. В чем она не сомневалась, так это в том, что предпочла бы быть животным, хоть и не знала, по чему изголодалась.
Каталина то и дело гадает, не врут ли другие девчонки, когда говорят, что им нравятся парни, ведь она сама врала, что запала на Хуана, и не врут ли они сами себе, когда громоздятся на каблуки и делают восковую эпиляцию (она на своем опыте убедилась, что это больно, и даже очень), но она внимательно слушает все, что они рассказывают о парнях, потому что ей хочется понять, можно ли испытывать к ним какие-то другие чувства, а не только сторониться.
Только Гильермо не в счет. Ей приятно общаться с Гильермо, про которого говорят, что он женоподобный, а Сильвия говорит, что он «просто еще не вышел из шкафа», – у нее был дядя по матери, из-за которого появилось это выражение. Дедушка с бабушкой Сильвии давно отлучили этого дядю от дома, как будто самораскрытие, или выход из шкафа, лишило его права входить куда-либо еще. Сильвия с матерью ездили навещать его тайком от дедушки с бабушкой (и от всех остальных), потому что дядя умирал один в своей квартире. До того как умереть, он много раз говорил племяннице, что СПИД не повод от себя отказываться. Сильвия все это по секрету рассказала Каталине. Хотела бы Каталина ее спросить, не думает ли она, что Гильермо тоже по этой части, – спросить прежде всего для того, чтобы произнести наконец слова, которые так и висят в неопределенности, что бы ни говорил тот недавно умерший дядя (а может, как раз потому, что он об этом говорил).
Гильермо притворялся, что ему нравятся девчонки, точно так же, как Каталина притворялась, что может быть такой, как они. Каждый собирает свою библиотеку фальши, так пусть каждый спокойно живет со своей ложью. Лгать – это всего лишь способ говорить правду, а мы с Гильермо когда-нибудь станем писателями, говорила она себе, как будто обман – это только простейшее упражнение в сочинительстве. И небылицу, и сюжет рассказа плетут одними и теми же крючками. И то и другое необходимо, чтобы выжить, хотя в конечном счете некоторые истории живут намного дольше прочих, например, тавромахия, оставшаяся с бронзового века, или женщины, лишенные эмоций со времен античной культуры.
Однажды Каталина с Гильермо поговорили по душам. Может, они и обошли что-то молчанием, но хотя бы не лгали друг другу. Она рассказала, что Хуан заводит разговоры на тему, которую все ее знакомые девчонки знают как свои пять пальцев: вот, они ведь уже три месяца как вместе, пора бы, – да к тому же он хочет без резинки. Гильермо сказал, что, на его взгляд, трахаться – это ничего особенного, он сам на каникулах на Страстной неделе чуть не потрахался (правда, он не уточнил с кем), но что касается резинки, лучше не рисковать – СПИДом же можно заразиться. Каталина даже не задумывалась про СПИД; в сексе ее пугало только одно (помимо того, что ей будет больно, брезгливо или противно) – забеременеть. Она полагала, что болезни вроде той, которой страдал дядя Сильвии, не имеют к ней никакого отношения и что она никогда лично не встретит человека, болеющего чем-то подобным, хотя мама ее подруги всем вокруг рассказывала, будто дядя умер от рака, как и множество других одиноких мужчин, живших или умерших у них в районе.
Каталина была уверена, что Гильермо не интересуется женщинами, хотя он с удовольствием с ними общался и даже пару месяцев встречался с одной девушкой, – Каталине кажется, он просто хотел запастись доказательствами на случай, если в школе его снова начнут обзывать педиком. Все же он был не такой, как остальные ребята в классе. Ему не нравились ни кофты в стиле гранж, ни бермуды, ни свободные футболки, ни длинные рукава, закрывающие кисти рук на треть, ни длинные волосы. Он ходил бритый налысо, как солист R.E.M., и любил давать Сильвии советы по поводу гардероба. С Каталиной так не получилось бы, но он все равно, глядя на ее пацанский прикид, ласково говорил, что ей так хорошо и вообще все к лицу. Спасибо, отвечала она и делала вид, что смущается. Бабушки всегда так делают, говорил он. Каталина не помнила свою бабушку, которую видела только в фоторамках в гостиной, но могла поручиться, что та не была бы такой любезной, как Гильермо. Каталина понимала, что Гильермо странноватый: например, он пару раз в том учебном году заходил к ней за тетрадками и зависал в дверях, ошалело уставившись на ее брата, так что даже мама, когда он ушел, спросила: «Дочь, твой приятель с приветом, что ли» И Каталина посмотрела на нее с отвращением, потому что ей не понравилось, как она это сказала. Ее раздражало, что мама никак не поймет, что ее собственная дочь сама вроде как с приветом и вдобавок девственница.
Она пока что не решалась спросить у Гильермо
