Физическое воспитание - Росарио Вильяхос
Чтобы утешиться, раз уж ей не суждено быть парнем, иногда она себе говорила: зато не надо беспокоиться о том, как отслужить; у нее мороз по коже от одной мысли о девяти месяцах в казарме, воняющей ногами.
Сейчас она заплатила бы любые деньги, лишь бы оказаться в такой казарме, а не на переднем сиденье рядом с этим незнакомцем, который оглядывает ее с головы до ног. Она боится, что он скоро докурит свою сигарету и опять положит руку ей на коленку. Мама всегда ей говорила: ни за что не садись в автобусе рядом с мужчиной. «Даже если ты первая села, поняла? Подошел мужчина и сел рядом с тобой – вставай и отходи подальше», – наставляла она Каталину, когда та начала ездить на общественном транспорте.
Однажды она ехала с мамой в автобусе и наблюдала сцену, которая послужила наглядной иллюстрацией к маминым наставлениям. Там были три девочки на пару лет старше Каталины. Она ими залюбовалась: распущенные волосы, у кого длинные, у кого покороче, джинсовые куртки, мини-юбки. Каталина воображала, точнее мечтала, что когда-нибудь тоже будет такой; девочки хохотали и радовались, что пришли выходные. Для Каталины же это означало только то, что уроки кончились и пора возвращаться домой. Иногда по пятницам мама встречала ее после школы: приходила при полном параде и они гуляли по центру города, разглядывая витрины, а потом шли в кафе, всякий раз одно и то же, где маме приносили кофе с молоком, а Каталине – горячий шоколад с чуррос; Каталина их не любила, но все равно заказывала, зная, что если повезет, то мама их съест, чтобы не пропадали. «Вон как в центре все дорого», – ворчала она на дочь, макая чуррос в кофе и поглощая их с такой жадностью, будто две недели ничего не ела. Когда они в тот день возвращались домой на автобусе, те три девочки нашли себе свободные места в хвосте, на последнем ряду. Две устроились рядышком, возле одного окна, а третьей пришлось сесть отдельно, потому что посередине, на месте, выходившем в проход, сидел мужчина немного моложе мамы. Он мог пересесть – места в автобусе были, – но не стал; решил, что веселее будет остаться в центре девчачьих разговоров о том, в какое место пойти сначала и на какой остановке выходить. Он тут же начал им говорить, какие они красивые и нарядные, и все повторял, как ему нравится, что сейчас девочки носят мини-юбки. Они еле сдерживались, чтобы не хохотать над его комментариями, прекрасно зная, что он всего лишь очередной похотливый козел. Каталина тоже знала: такой мистический персонаж появляется в жизни всех девочек. Кто-то сталкивается с ним раньше, кто-то позже, но так или иначе он встречается в каждом районе, в каждой школе, в каждом университете, словно вездесущее божество. Мужчина в автобусе еще долго нахваливал другие предметы одежды девочек, проверял пальцем, есть ли на них колготки, улыбался и делал вид, что не замечает, как преувеличенно они смеются, а девочки, вероятно, думали, что он хоть и скотина, но безобиден. Однако такие персонажи безобидными не бывают. Когда девочкам пора было выходить, мужчина не встал со среднего места, чтобы их выпустить, а предпочел, чтобы все три протискивались мимо него и чтобы каждая из трех пар ягодиц приложилась на несколько секунд к его коленям. Ценой краткой сумятицы девочкам удалось выбраться в проход и выйти из автобуса на одной из остановок в центре. Каталина сидела с мамой на предпоследнем ряду, спиной по ходу движения, и наблюдала всю эту сцену в отражении, прислонившись головой к окну. Ей не хотелось, чтобы мама заметила, что она все видит, так неловко ей было смотреть на того мужчину напротив. Как только автобус тронулся, мужчина громко процедил, ища одобрения у других пассажиров: «Сами ходят чуть не голышом, а потом жалуются, что их насилуют». У Каталины не укладывалось в голове, что он посмел такое сказать: сам же донимал девчонок своими шуточками, а под конец воспользовался случаем и раскорячился в проходе, чтобы потереться коленями об их попы. Тогда Каталина на секунду глянула на маму, надеясь увидеть участие или взрослую женщину, которая что-нибудь ему возразит – ведь мама должна была видеть то же самое, что и она, – но, к своему огорчению, увидела, как мама кивает, признавая правоту мужчины.
Вскоре после этого случая Каталине пришлось ехать на автобусе одной – ее отпустили с уроков на час раньше, потому что у нее болело горло. Маршрут был тот же самый, и она опять сидела у окна. В это время в автобусе были только взрослые, которые ехали по каким-то своим делам. Каталина чувствовала себя такой разбитой, что нарушила мамину заповедь и не поднялась, когда рядом с ней сел какой-то мужчина, – а может быть, ей как раз хотелось воспротивиться приказу или убедиться, справедливо ли то, что мама говорила про всех мужчин в автобусах. Естественно, не прошло и двух минут, как он положил ей руку на ляжку, причем так запросто, будто нога принадлежала ему по тому праву, что располагалась на этом квадратном метре. Больше мужчина ничего не делал. Каталина тоже. Молча, покорившись судьбе и стыдясь сама не зная чего (может быть, того, что у нее есть ляжка), перепуганная, как щенок, которому ветеринар собирается делать смертельный укол, она всю дорогу сидела тихо, пока автобус не подъехал к ее остановке. Каталина отыскала в себе самый жалобный и дрожащий голос, чтобы попросить выпустить ее в проход автобуса. Она как будто спрашивала, есть ли у нее хотя бы такое право – выйти на своей остановке. Тут она вспомнила про девочек в мини-юбках, которые ехали в автобусе в пятницу днем, и про то, как тот, другой мужчина, не давал им пройти, пока не пощупает, потому что, с его точки зрения, на них было слишком мало одежды и они сами напрашивались, чтобы до них домогались. Каталина была в школьной форме и куртке с подкладкой из овчины, однако мужчина, сидевший рядом с ней, тоже не встал. С клокочущим горлом, мечтая только о том, чтобы поскорее попасть домой, она протиснулась мимо мужчины и заметила, как его руки безуспешно попытались ухватить ее за ягодицы, затянутые в пояс-бандаж, который мама приучила ее носить, и потому нечувствительные. Когда Каталина в первый раз надела пояс, то спросила маму, зачем нужна такая неудобная вещь, а мама ответила: чтобы все было подтянуто. Может быть, на самом деле она имела в виду, чтобы все было закрыто броней; однако броня, оградившая Каталину от окружающего мира, оградила ее и от собственного любопытства, не подпуская собственные пальцы к собственному телу.
В машине у незнакомца она снова чувствует что-то подобное, как в тот день в автобусе: рука мужчины так близко к ее ноге, он хватается то за рычаг переключения передач, то за сигарету, то за ее коленку, только на этот раз на ней нет бандажа, который тяжело снимается и не рвется, и она не знает, будет ли еще по пути остановка, чтобы вернуться домой. Каталина не может разобраться, его ли боится или себя самой: она по-прежнему фантазирует, как могла бы загрызть его насмерть и поджечь, чтобы он заплатил за всё, превратить его в символ,
