Физическое воспитание - Росарио Вильяхос
Она еще не встречала в школе такого же странного (хотя бы внешне) человека, как она сама. Пару раз у нее получалось фантазировать о близости с таким человеком – как она целует его в губы, в мочку уха, в шею… но, спустившись ниже, Каталина приходит в отчаяние, потому что не знает, что делать с этими частями тела: обвести мочалкой, как она обводит свои соски, или прикрыть глаза, как мама прикрывала ей глаза рукой, чтобы она не видела умирающих детей в больнице. Еще меньше она представляет, что делать, когда она дойдет до того места. В своем воображении Каталина выступает активным субъектом всего процесса, тем, кто решает, как, когда и где трогать тело ее визави – пассивное тело, ведь Каталина берет на себя роль решительного и дерзкого протагониста эротических фантазий, которые никогда не доходят до кульминации. Однако, если у нее случится секс с парнем, он не сможет отличить ее от настоящей девушки, и ей не придется думать, как, когда и в каком месте кого трогать, потому что он сам решит, какие части тела девушки важнее других. Жажда Каталины, женская или нет, остается неисследованной; она не знает ни одной девушки, которая не поддавалась бы влиянию того, что нравится парням – хоть в «Плейбое», хоть на кассетах с порно, которые родители прячут дома. Она думает, что желание девушки, по сути, только сочувствие к желанию мужчины. Она по-прежнему не знает, как к себе прикасаться, с чего начать, не умеет даже бережно мыть собственную вульву, а закрывая глаза, видит только ужасы, которые могут произойти с таким телом, как у нее. В конце концов она так и остается в сомнениях, свернувшись, окуклившись, и ждет, выйдут ли другие из своих коконов целыми и невредимыми.
С Гильермо ей спокойно: она знает, что он не будет на нее пялиться с голодным видом, как на куриную ножку, и что ей не придется слушать про сиськи Сусаны (которая попала к ним в класс, потому что осталась на второй год), если только рядом не окажется других парней и ему не надо будет притворяться. Каталина верит, что его дружба искренна (несмотря на секреты), что они помогают друг другу с уроками по собственному желанию, а не в расчете что-то получить взамен и не с какой-то задней мыслью. Но ей все-таки обидно, что Гильермо не спешил за нее заступаться в начале года, когда некоторые девчонки обзывали ее каланчой и лесбухой; вот она всегда его защищала, когда очередные задиры начинали его доводить оскорблениями всякий раз, как он шел в туалет и из туалета. Они оба тогда усвоили, что задирается обычно только один, а остальные просто за ним повторяют, чтобы их самих не посчитали голубыми. Поэтому Каталина изо всех сил защищает друга – сама она не так обижается, когда ее дразнят педиком, как обижается Гильермо, когда она зовет его чувихой. Она это делает не из дурных намерений, вообще без всякого намерения – просто машинально говорит «подруга» или «чувиха», когда обращается к нему при Сильвии или других девчонках и даже один на один. Гильермо бесится, но она не знает, как исправиться или отучиться от этого. У нее само вырывается: подруга то, чувиха это. Может быть, это логика ей не позволяет обозначить его как мужчину. Каталина считает, что только мужчина способен творить зверства над женским телом, но видит, что Гильермо слишком далек от того, чтобы стать таким. А он все равно обижается и говорит: «Ката, ну хватит меня звать чувихой, ну какая я тебе подруга». Его бесит, когда его принимают за девчонку, и вот так она воспринимает, насколько это ужасно – выглядеть как девушка. Все равно что получить самую плохую роль в пьесе, причем такой, которую и без того никто не хочет смотреть. А когда Каталину принимают за парня, у нее все наоборот. На несколько секунд она перестает завидовать одним и ненавидеть других.
В своей тетрадке она на тысячу ладов описала свою затаенную злость и ту разновидность парней, которая вызывает у нее жгучую зависть: парень, у которого все есть и который скоро окончит школу. Он выглядит так, будто сошел со страниц каталога одежды, и у него к чему-нибудь есть талант, а если и нет, он все равно твердо верит, что у него способности к выбранному делу, потому что вся семья им гордится по любому поводу; у него все зубы на месте, а улыбка белоснежная, как санузел; идеальный рост – не маленький, но и не слишком большой; широкие плечи; низкий голос, без писклявых ноток, потому что ломка уже прошла; шевелюра, которая гарантирует, что лысины у него никогда не будет, и пенис нормальной длины и толщины, такой, чтобы не пришлось об этом говорить, такой пенис, о котором, конечно, никто не будет слагать оды, но при этом чтобы и людям показать не стыдно. Он из тех парней, которые идут по жизни, на каждом шагу убеждаясь, что весь мир принадлежит им и будто сделан по их мерке (как их гениталии); из тех, кто не боится ходить по ночам в одиночку, кто нравится всем вокруг и знает, что его ждет многообещающее будущее. Такой перевстречается со всеми девчонками, с какими сможет, пока не решит, хочется ли ему создать одну-две семьи. Эти парни на десять баллов могут даже насиловать сколько угодно – пусть двадцать женщин будут обвинять их, все равно никто не поверит. Но обычно они не прибегают к насилию – им никому не надо напоминать, на чьей стороне сила. К тому же девчонки и так сходят по ним с ума.
Парням на шесть баллов Каталина тоже немного завидует: они страшненькие, прыщавые, но при этом у них ни капли неуверенности в себе. Как она подозревает, они довольны тем, что у них в штанах, потому что нисколько не стесняются, когда нужно надевать велосипедные шорты, – во всяком случае, такой вывод она сделала, просто наблюдая за ними и слушая их разговоры на перемене. «Шестерки» безобидны, обычно никого не достают и девчонок тоже не трогают, а смотрят на них так, будто они с другой планеты. После школы такой находит себе девушку, женится, заводит детей, но продолжает гулять со своими приятелями и предаваться таким развлечениям, куда жен не зовут.
Дальше идут парни ниже нуля. Они бывают высокие и красивые, но на ровесников смотрят сверху вниз, а то и с пренебрежением – ясное дело, из-за собственных комплексов. Каталина, конечно, не заглядывала к ним в раздевалку, чтобы выяснить, из-за чего они так переживают, но подметила, что все «нули» похожи: ни за что не наденут спортивные шорты или велосипедки, на физкультуре всегда последние, футболом не интересуются. Вместо спорта у них поэзия, кино или политика. А еще они сразу уходят в серьезные отношения. К тому времени, как «нулю» исполнится девятнадцать, у него уже года два длится роман с девочкой четырнадцати-пятнадцати лет, которую он официально лишил девственности, и он рассчитывает, что это на всю жизнь; его пугает сама мысль о том, чтобы быть с девушкой, которая до него спала с другими – и ей есть с кем сравнить закомплексованные размеры его гениталий. «Нулям» Каталина не завидует вообще. Теперь она думает, что Хуан, может быть, как раз из «нулей», но этого она не узнает уже никогда, потому что возможность сунуть руку ему в штаны давно упущена.
Разумеется, она озлоблена на всех парней за то, что им не приходится испытывать на собственной шкуре никаких из тех ограничений, которым подвергается она. Это классовая ненависть, ведь то немногое, чем обладает Каталина, обеспечено трудом и жертвами других женщин, в числе которых нет ни ее матери, ни бабушек, ни прабабушек, никого из прапрапрародительниц. Это ее действительно задевает, однако она не уделяет этому ни секунды, когда пишет в своих тетрадках, зато тратит время на предположения относительно мужских комплексов. В глубине души она жаждет мщения, что говорит о том, что она, пожалуй, не менее беспощадна,
