Физическое воспитание - Росарио Вильяхос
«Если не хочешь сардины, я тебе что-нибудь другое приготовлю». Каталина тысячу раз слышала, как соседки говорят такое своим мужьям во внутреннем дворе дома в три часа дня. По вечерам в окно ее комнаты, которое выходит на этот же двор, доносится скрип кроватей, а перед этим – жалобы жен («устала как собака», «голова раскалывается»), тех же самых уважаемых сеньор, которые неустанно критикуют соседку с подбитым глазом и обзывают шлюхой ту, с третьего этажа, которая занимается этим делом за деньги. Каталина полагает, что эти женщины тоже, наверное, получают взамен что-то помимо спермы, просто ей пока не удалось выяснить, что же это такое и действительно ли оно ценнее, чем деньги, которые платят той, с третьего. Может быть, они занимаются этим делом по привычке – вот как хозяин снимает с крючка у двери ошейник, и собака тут же прибегает и подставляет шею, чтобы ее ненадолго вывели на улицу, пусть даже там дождь или ей не хочется гулять. Каталина считает, что эти краткие моменты за пределами дома напоминают собаке о том, что когда-то ее предки были свободными. Так и соседки, может быть, вспоминают, что когда-то испытывали желание, и отдаются мужьям, надеясь снова его почувствовать, – мужья, похоже, его чувствуют всегда. Иногда эти полминуты близости оборачиваются нежелательной беременностью, и женам приходится взвалить на себя новые тяготы, отбиваясь от супружеских упреков.
– Зря ты бросила таблетки пить.
– Мне доктор сказал, что надо перестать, я же пять лет их пила без перерыва.
– Я не понял, ты чья жена – моя или доктора?
Откуда Каталине было что-то знать о желании, если она не знает ни чего хочет, ни кого хочет, ни кто она такая, ни что такое ее тело, ни кому оно принадлежит, когда законы, похоже, учитывают только одну конкретную форму жизни, а не миллионы организмов, обитающих у нее в животе. Кто по знаку зодиака бактерии в ее кишечнике? Почему одни виды считаются более важными, чем другие? Какого пола четырехнедельный зародыш? Ей представляется, что пол – это особенно важно, иначе его не указывали бы в удостоверении личности, которое Паблито получал года два назад. В рейтинге мировой значимости, убеждена Каталина, на первом месте стоит мужчина. На втором – женщина, беременная будущим мужчиной. На третьем – женщина, беременная будущей женщиной, которая, в свою очередь, возможно, будет носить во чреве будущего мужчину. На последнем месте – женщина с перевязанными трубами. Мама, как тебе такое пришло в голову, думает Каталина и воображает, как более рассудительная и ироничная версия матери отвечает: «Видишь ли, к нам домой никто не приходил читать лекции по сексуальному просвещению и раздавать презервативы. Тем более папа и не подумал бы их надевать, не говоря уже о том, чтобы сделать вазэктомию. Стерилизуют всегда самку, а не производителя».
Может быть, соседки не так уж сильно переживают из-за того, что занимаются этим делом без желания, и вынужденное согласие на контакт с чужой кожей не требует от них таких усилий, как кажется Каталине. Может, они тоже не уверены, что их тело им принадлежит или вообще чего-то стоит; по крайней мере, они наверняка понимают, что их тело совсем не похоже на то, что они видят в журналах про звезд, которые листают в парикмахерской; Каталина ведь тоже думает, что ее тело не похоже на журнальные тела и потому, наверное, не имеет особого значения. Но все-таки ей больно, когда к ней прикасаются, кто бы это ни был: соседский мальчик с писюном, врачи, мама, Хуан и даже она сама, понятия не имеющая, как мастурбируют девочки и откуда берется желание это делать. Конечно, в том возрасте, когда можно было бы поддаться любопытству, ее половые органы были наглухо затянуты бандажом телесного цвета. Да и откуда ей было разбираться в прикосновениях, если первые дни в школе она все время бегала жаловаться учительнице: то ее какая-то девочка потрогала за плечо, то другая погладила по волосам, то третья взяла за руку, когда они строились в коридоре. Все тогда думали: что за чудачка. А Каталина думает, насколько же некоторые не способны понять чужую боль, понять, как мучительно иметь тело. Для нее те краткие прикосновения были проявлением агрессии и напоминанием о болезни, о руках врачей, о том, как мама стискивает ее в руках и спрашивает: «Доктор, моя дочь умрет?»
Потом, когда Каталина уже начала ходить в школу, она иногда наблюдала за соседками, которые время от времени встречались с мамой по утрам в баре на углу, выпить пару-тройку чашечек кофе. (Мужчины в это время были на работе – на оплачиваемой работе, с официальным оформлением, больничными и отпусками.) Она слушала, как соседки вместе с мамой смеются над разными «взрослыми делами», как они выражались. Каталина тогда уже замечала, как эти сеньоры нарочито грубо, хоть и не называя вещи своими именами, говорят о своих мужьях, нисколько ее не стесняясь. Она уже была не маленькая, не настолько невинная и не больная, а в баре с мамой оказалась только потому, что весь ее класс уехал на экскурсию, а родители не захотели подписать ей разрешение. Так они ее оберегали после того, как услышали по телевизору, что трех девочек стерло с лица земли. Между чашечками кофе Каталина узнавала всю подноготную соседской семейной жизни. Соседки говорили, что все мужики дураки, потому что готовы сделать что угодно, когда перед ними раздвигают ноги. Одна упоминала, какую выгоду извлекла из всего этого: заполучила новую стиральную машину, а дальше, может, и сушилка появится. Непоколебимые женщины, и Каталина старалась быть такой же непоколебимой с тех пор, как обнаружила, что кое-кто из мужчин в доме то и дело выглядывает во двор, надеясь увидеть ее раздетую в окошке ванной. У окошка давно заело раму, так что оно закрывается только наполовину, и поэтому мама велит Каталине мыться, не зажигая свет, в темноте, чтобы не давать пищу воображению соседских мужей. Мама никогда не зовет их по именам или даже просто соседями – только мужьями. Муж Такой-то, муж Сякой-то, муж Мари с четвертого этажа. Маминому указу скрываться от них Каталина противится по сей день. С одной стороны, она спокойно может мыться в полумраке и скрывать свое тело – она привыкла его сторониться. Но с другой стороны, она может позволить соседям наблюдать за ней; ей это не принесет никакой выгоды, ни денег, ни стиральной машины с сушилкой, но не исключено, что однажды кто-то из этих мужчин посмотрит в окно и вместо голой Каталины увидит ее маму, вызывающую у себя рвоту. Может, он даже будет знать, что делать в таких случаях, хотя вероятнее, что ему это окажется так же безразлично, как папе и Паблито, – они все знают, как и Каталина, но ничего не говорят и не делают. Кто-то же должен готовить еду, которую потом выблюет, а маме не полагается больничный. И отпуск тоже.
Душ в сумерках не прольет на Каталину больше света (в самом буквальном смысле) и не поможет ей узнать, на что способно ее
