Восьмая шкура Эстер Уайлдинг - Холли Ринглэнд
— Адреналин и эндорфины — непобедимая команда, — ласково заметила Фрейя.
Эстер смотрела на мать, разрываясь от ревности и обиды. После исчезновения Ауры Фрейя практически перебралась жить в студию. Спала на кушетке. Готовила на кухоньке, принимала холодный душ. Домой она заходила только за чем-нибудь необходимым. В иные ночи Эстер стояла под окнами материнской студии, в темноте, среди лилий, и щипала кожу, слушая, как мать ломким голосом подпевает Стиви Никс.
— Как же она мне нравится. — Женщина, стоявшая перед зеркалом, повернулась к Корал и дрожащим шепотом закончила: — Я снова обрела себя.
— Давайте-ка закутаем вас. — Корал с женщиной направились к кушетке за ширмой.
Фрейя проводила их взглядом. При виде Эстер ее улыбка увяла.
— Я слышала, ты покинула западный берег, — заметила она.
Эстер кивнула.
— Что дальше? — Фрейя сложила руки на груди.
Эстер пристально посмотрела на мать.
— Сколько татуировок ты ей сделала? — ответила она вопросом на вопрос. «Какую строчку она попросила набить в первую очередь? Было ли ей больно? Слушала ли ты музыку, делая ей татуировку? Жгла ли эвкалиптовые листья для очищения? Для нее тоже? Каким стало ее лицо, когда она увидела в зеркале свою новую кожу? Почему она не попросила меня прийти сюда с ней? Почему ты меня об этом не попросила?»
— Фрейя, мы закончили, — позвала Корал. Натянуто улыбаясь, Фрейя пошла провожать Корал и женщину со свежей татуировкой. Когда она вернулась, ее лицо ничего не выражало.
Мать и дочь остались в ужасной тишине вдвоем.
— Хочешь чаю? — спросила Фрейя.
— Нет. Я хочу знать, сколько татуировок ты сделала Ауре.
Фрейя прислонилась к стене.
— Четыре. Я набила ей последние четыре строки из «Семи шкур». Первые три татуировки она сделала не в Австралии.
Эстер сняла сумку с плеча и достала дневник Ауры, при виде которого у Фрейи заблестели глаза. Эстер протянула дневник матери. Та полистала и вернула его Эстер.
— Вот эта — первая, что я ей набила.
Эстер провела пальцами по ксерокопии, приклеенной к странице. Еще одна иллюстрация к сказке об Агнете и Морском короле. На рисунке пышно разодетая женщина стояла на поросшем травой холме и печально, тоскливо смотрела на пролетавших по небу лебедей. Над иллюстрацией Аура написала:
И на соседней странице:
Эстер взглянула на Фрейю. Ей ужасно хотелось рассказать матери, как она нашла в Сети фотографию Ауры и ее загадочного мужчины, смеющихся у ног Лиден Гунвер. Рассказать про Клару Йоргенсен и завязавшуюся между ними переписку. Но Эстер остановило окрепшее с годами упрямство.
— Где именно ты делала ей татуировки? — спросила она.
Поколебавшись, Фрейя жестом велела Эстер повернуться спиной; та подчинилась. Фрейя перекинула волосы ей через плечо и ткнула пальцем в точку между лопаток.
— Первая татуировка, первая строка из «Семи шкур», появилась здесь. — Палец Фрейи пополз вниз по позвоночнику Эстер. — Потом стали появляться остальные. Одна под другой. Черными чернилами. Тонкой иглой. Почерком Ауры.
Когда Эстер ощутила руки матери у себя на спине, ее пробрала дрожь: она словно почувствовала татуировки Ауры на собственном теле. Представила себе спину сестры, исписанную черными чернилами, ее же почерком. Лестница. Созвездие. Карта.
Эстер повернулась лицом к Фрейе:
— Что она тебе про них говорила? Про татуировки?
— Сказала только, что первые три сделала в Дании — в том порядке, в каком эти строки появляются в «Семи шкурах». — В голосе Фрейи была нежность. — Не знаю, почему она не набила в Дании все семь.
Эстер полистала дневник и перечитала первые три строчки.
— Аура сказала мне, что в Дании эти татуировки стали ее Деревом шелки.
Эстер посмотрела в окно, на березу в дальнем углу сада.
— Но какие горести она им отдавала? Какие горести брали на себя эти татуировки?
Фрейя помедлила с ответом.
— Этого она не говорила. Зря, наверное, но я тогда не стала требовать от нее ответа. Просто радовалась, что она вернулась ко мне, что я могу сделать для нее что-нибудь стоящее. Пока я наносила татуировки, мы в основном молчали. Но я подозревала, что они для нее много значат… — Взгляд Фрейи стал отсутствующим. — Они несли некий смысл. Она как будто хотела сказать мне что-то еще. Нам сказать, — быстро поправилась Фрейя. — Она хотела сказать нам что-то еще. Просто не знала как. — Глаза матери наполнились слезами. — И я была рада сделать для нее что-нибудь. Например, татуировку.
От слов Фрейи в душе Эстер схлестнулись вина и гнев. С Аурой могла бы быть она, она могла бы ответить на призыв сестры о помощи. Но Эстер в тот день не обратила внимания на записку Ауры.
Эстер бросила дневник сестры в рюкзак.
— Аккуратнее, — с упреком заметила Фрейя.
В груди Эстер затянулся узел.
— А я и понятия не имела, — резко сказала она.
— О чем ты понятия не имела? — Фрейя вытерла щеки.
— Что это за чувство. Что бы ты чувствовала, если бы я нуждалась в твоей помощи — и ты пришла бы мне на помощь. — Эстер сдерживалась изо всех сил.
— Не поняла? — Фрейя стиснула зубы.
— Как хорошо, что ты пришла на помощь Ауре, мама. Здесь, во время этих тайных тату-сеансов. Когда Аура дала тебе понять: ты нужна ей. Это хорошо. Правда. Но мне это чувство не знакомо. Ведь когда я нуждалась в тебе, тебя было не найти. Нет, правда. Какая неожиданность: ты была здесь. Делала татуировки женщинам. Поддерживала других женщин. Спасала других женщин. — Эстер понимала, что ее понесло, но не могла остановиться.
— Думай, что говоришь, — предупредила Фрейя.
— Что? Правда глаза колет?
— Какая чепуха, — презрительно бросила Фрейя.
Слова прозвучали как пощечина.
— В тот день именно я договорилась о семейной сессии с тем мозгоправом, папиным приятелем. Я единственная ждала дома вас обоих, сидела и ждала, как собака. А ты была здесь. Спасала очередную женщину. Не удосужилась пройти десяти метров до дома. И папа тоже. Сидел у себя в кабинете с очередным горюющим клиентом. А я была там. Вот там. — Эстер ткнула пальцем в направлении Ракушки. — Из всей нашей семьи к мозгоправу явилась только я. В отличие от вас.
Фрейя молча смерила Эстер взглядом.
— Тебе правда нечего сказать? — Эстер уже кричала. — Так и будешь молчать? И тебе не интересно, почему я не поеду в Данию? — Она зло посмотрела на мать.
В глазах Фрейи блеснули гнев и боль, но она не
