Восьмая шкура Эстер Уайлдинг - Холли Ринглэнд
Фрейе на ответ понадобились несколько часов. «Приходи в студию завтра после обеда. К тому времени я уже закончу с клиентами. Поговорим».
Шагая по дорожке к студии, Эстер пыталась избавиться от нервозности. Время еще только шло к вечеру, сумерки не наступили, но на подоконнике у Фрейи уже горела свеча. «Предки не спят». Из студии доносилась музыка; голос Кристин Ану, текучий, как река, напевал My Island Home. До Эрин донеслись женские голоса: Фрейя и еще кто-то. Время от времени раздавался смех. Потянуло эвкалиптовым дымом. Эстер расправила плечи, стараясь успокоить дыхание.
У самого входа в студию Фрейи разливался по воздуху знакомый запах, от которого кружилась голова: по обе стороны двери густо росли белые лилии. С наступлением ночи блестящие белые цветы раскроются в большие душистые звезды. Их аромат напомнил Эстер, как она девочкой крутилась под дверью у Фрейи, у порога священного пространства матери. Эстер легонько приложила ладонь к цветку, как делала ребенком. Старательно растопырила пальцы, словно лилия могла прочесть ее душу и допустить или не допустить ее в святая святых. В детстве она с дрожью восторга смотрела, как приотворяется створка, ведущая в волшебный мир.
Эстер поправила висевшую на плече сумку и громко постучала в закрытую дверь.
— Мама? — Голос слабо прорезал холодный воздух.
На стук никто не ответил. Эстер взялась за ручку. Дверь распахнулась.
Эстер закрыла за собой и заглянула за ширму. Фрейя склонилась над клиенткой, длинная коса с проседью лежала на плече. Мать говорила с кем-то, кого Эстер не могла рассмотреть. Тату-машинка стрекотала, как цикада.
Фрейя ждала Эстер, она сама сказала, когда прийти. И что же? Она пришла, но ее заставляют ждать. Эстер ущипнула себя ногтями за нежную кожу запястья. Почему она так огорчается? Когда привыкнет? Запах лилий, въевшийся в волосы, в одежду, отвлек ее.
Ауре пятнадцать лет; она идет по коридору, неся охапку звездчатых цветов. Лицо белое, как лепестки лилий.
— Кто их подарил? — канючит Эстер. Аура не поддается. — Мама, Аура не говорит мне, кто подарил ей цветы. — Нытье Эстер разносится по всему дому.
— Тише, Старри. Никто. Просто кто-то пошутил, — шипит Аура.
Эстер передернулась от нетерпения.
— Мама! — Чтобы перекричать тату-машинку, пришлось говорить громче.
Фрейя обернулась. Взгляд был таким холодным, что у Эстер кольнуло в груди. Фрейя подняла руку с растопыренными пальцами: «Еще пять минут».
Эстер оглядела студию. За узнаванием следовали воспоминания. Кушетка розового бархата, которую Фрейя купила на eBay; школьная пьеса, в которой играла Эстер и которую Фрейя пропустила, потому что ездила за кушеткой в Лонсестон. Отделанная сусальным золотом старинная ширма, за которой сейчас работала Фрейя; на ширме нарисованы семь белых журавлей в полете. В детстве Эстер гипнотизировала журавлей взглядом, чтобы они задвигались, чтобы научили ее летать.
Эстер рассматривала студию матери, и обида тяжким грузом ложилась на плечи. Пространство Фрейи, свидетельство ее успеха, к которому она пришла сама. После нескольких отказов в тату-салонах Нипалуны Фрейя решила привести в порядок сарай позади Ракушки и устроить в нем собственную студию.
Эстер провела пальцами по спинке кушетки, обтянутой карамельного оттенка кожей. Кушетку, которая стояла посреди комнаты, покрывали имена; каждая женщина, приходившая к Фрейе учиться, после первой самостоятельной татуировки набивала на этой кушетке свое имя. Эстер стала рассматривать завитушки и острые росчерки букв. Они с Аурой, бывало, валялись после уроков поперек кушетки, свесив головы, — воротник школьной формы расстегнут, пакет горячей картошки из магазина на углу один на двоих. Слизывали с пальцев соль, что пахла курицей, и гладили имена женщин, сбивавшихся к Фрейе, чтобы учиться искусству татуировки. Имена разворачивались по спирали, в самом центре которой — в центре кушетки — Фрейя набила имя Куини. Своей первой клиентки.
Когда студия Фрейи только-только открылась, хорошо, если клиентов было несколько в месяц. Так продолжилось до тех пор, пока к Фрейе не пришла доктор Куини Робертсон, которая тогда восстанавливалась после двойной профилактической мастэктомии. Фрейю ей порекомендовала одна из пациенток. Два дня доктор Робертсон приходила в студию Фрейи и ложилась под тату-машинку. После этого в городке стало известно, что Фрейя — великая мастерица скрывать шрамы. Шрамы, оставшиеся после хирургических операций. После побоев. После самоповреждений. О Фрейе заговорили как о татуировщице, способной превращать боль и потери в красоту и утешение. Женщины, которые побывали в студии Фрейи, начали рассказывать о том, что́ чувствуют благодаря ей. Их видят, слышат, их считают важными. У Фрейи появились ученики. Соцсети разнесли в своих клювах уголек молвы, и заполыхал лесной пожар: женщины съезжались к Фрейе сначала со всей Лутрувиты, со всей Тасмании, потом начали прибывать и с материка. Одни — чтобы Фрейя сделала им татуировку; иные же хотели обучиться этому искусству сами. Фрейя открыла запись. Женщины продолжали приезжать.
Эстер взглянула на экран телефона. Пять минут Фрейи превратились в двадцать пять. Машинка за разрисованной ширмой то замолкала, то начинала стрекотать снова, замолкала и снова стрекотала. Эстер смотрела на нарисованных журавлей до тех пор, пока один из них не взмахнул крыльями, показав бледно-розовую кожу. Ей вспомнился черный лебедь: падение с небес, разбитое ветровое стекло, окровавленные перья, удар, от которого ее тряхнуло. Эстер зажмурилась, пытаясь прогнать из головы звуки и образы, но мысли переключились на Ауру. Эстер поняла, что Аура здесь. В студии Фрейи. За ширмой. Лежит на кушетке под тату-машинкой Фрейи. Фрейя и Аура в их тайном мире превращений. Без нее, Эстер.
— Мы закончили, — объявила Фрейя, с торжествующим видом появляясь из-за ширмы. За ней следовала Корал, двоюродная сестра Нин, которую Эстер видела на берегу наутро после вечера памяти.
Следом за ними вышла еще одна женщина, и Эстер поняла, что татуировку ей делала Корал. Женщина робко — видимо, ее смущало присутствие Эстер — подошла к зеркалу; глаза ее были закрыты. Открыв глаза и увидев свое отражение, женщина тихо ахнула. Одну ее руку, от плеча до запястья, Корал раскрасила насыщенным желтым, золотисто-коричневым и оливково-зеленым: по руке вились стебли и листья огромных водорослей. Рисунок завораживал. Эстер не могла оторвать взгляд от водоросли, которая, извиваясь, спускалась к запястью, словно в танце. На локте, с внутренней стороны, Корал изобразила зеленую раковину с розоватым кончиком, почти скрытую, как тайна, в извивах водорослей.
— Несколько часов боли. А теперь — восторг. Это у всех так? — Женщина широко раскрытыми
