Жар - Тоби Ллойд
Эрик крякнул.
– И ничего не сказал?
– Английский, юриспруденция, какая разница? Наш мальчик будет учиться в Оксфордском университете.
– Это всего лишь собеседование, – поправил Товия. – Я еще не поступил.
– Ты непременно поступишь, – заверила Ханна.
Эрик перевернул письмо, будто искал водяные знаки.
– Я же водил тебя в Снезбрук, показывал тебе закулисье. Многим ли из подростков выпадает такая возможность? А ты нам соврал. В голове не укладывается.
– Я не врал. Я просто забыл вам сказать, – поправил Товия.
Отец его был человек серьезный, с умным лицом. Дородный, сильный. В бороде еще не проклюнулась седина; глаза близко посажены – намек не на слабость ума, а на силу воли. Отец сложил руки на животе и вздохнул. С тех пор как не стало деда, Товии казалось, будто в Эрике слились отец, дед и прадед: Эрик словно бы излучал призрачный авторитет предшествовавших поколений. Гидеону и Элси некогда было проще. Но с годами Эрик ожесточился: он, как никто, переживал из-за нервного расстройства дочери. И уже не баловал детей вопреки здравому смыслу. Так что теперь с Товией отец не перевел разговор в шутку и не махнул на случившееся рукой. Когда Товия в пятнадцать лет в гостях у друга поел сосисок, не зная, что в них свинина, Эрик показал ему ролик, как режут свинью на бойне, а она все не умирает.
– Запамятовал, значит, – сказал Эрик.
– Ну я же сейчас говорю вам.
– Ты не путай. Или ты намеренно ввел нас в заблуждение, или забыл сказать. Так первое или второе?
Товия не ответил. Родители поняли его молчание как признание вины. То есть все же не память его подвела, а он сознательно их обманул.
– Значит, ты хочешь изучать английскую литературу, – продолжал Эрик. – Романы, стихи, все эти выдумки. Джейн Остин, Томас Гарди, Уильям Вордсворт… – Их имена он произносил как названия иностранных городов. – Надеюсь, ты готов стать школьным учителем.
– Пап, я…
– Дай мне договорить. Я понимаю твое нежелание заниматься математикой – слишком абстрактная, слишком много теории, хотя она всегда давалась тебе легко.
– При чем тут вообще математика? Я ее забросил после обязательных экзаменов. Я и не…
–Но чтобы английская литература! Почему тогда не изучать литературу своего народа? Я бы с радостью отправил тебя в ешиву. Ты выучился бы на раввина, сделал бы в жизни хоть что-то полезное. Ты же талантливый парень, Товия, а талант налагает ответственность.
– Пап, ну не хочу я быть раввином. Я никогда…
–Товия, погоди. Успеешь еще высказаться. Давай поговорим как взрослые люди. Разве мы тебя когда-нибудь что-нибудь заставляли? Мы всегда позволяли тебе заниматься тем, что тебе нравится. Поверь, я прекрасно знаю, каково это – когда отец указывает тебе, что делать, и вразумляет тебя кулаками. Возможно, мы были слишком уж снисходительны к тебе. И теперь ты хочешь поехать изучать гойских писателей? Да еще где – в Оксфорде! Когда мой сын успел превратиться в английского сноба?
До этой минуты Эрик неизменно высказывался об Оксфорде со сдержанным почтением.
–Ты сам не знаешь, о чем говоришь,– возразил Товия. Всю жизнь он старался разговаривать с родителями вежливо. Долгие годы он делал усилие над собою, но теперь, после самовольного исхода брата и крушения всех надежд, возлагавшихся на сестру, в Товии что-то сломалось.– Оксфордская кафедра английского языка и литературы все-таки не какой-нибудь христианский клуб для мальчиков. Ты когда-нибудь слышал об Айзеке Розенберге? О Гарольде Пинтере? Так вот, к твоему сведению, они есть в учебной программе. Хочешь – пиши курсовую по Роту. На сотнях страниц одни только евреи. А знаешь, кому я посвятил сочинение? Францу Кафке.
Эрик, может, и не был настолько начитан, как Ханна, но не был и невежественным обывателем, так что все названные имена были ему знакомы. Но заикаться о Роте все-таки было опасно. С одной стороны – да, он известный еврейский писатель, невероятно популярный сын избранного народа. С другой – бессовестный атеист, выставивший соплеменников посмешищем. Родители были уверены, что Товия не читал ни одного романа Филипа Рота.
В ответ на сыновнюю дерзость Эрик поджал губы, вытаращил глаза. Лицо его обрело такое же выражение, какое бывало у него во время шахматных партий, стоило Эрику сообразить, как сделать удачный ход. Товию при виде такого его лица всегда передергивало. За последние десять лет обыграть отца ему удалось всего дважды, да и то один раз Эрик дал ему фору. Отныне, сказал тогда Эрик, положив своего короля на доску, мы станем играть на равных.
– Только еврейскому отцу выпадает такое несчастье – услышать, что его сын избрал себе для подражания Франца Кафку.
– Очень смешно. Кафка гений. Если бы ты читал его, ты бы это знал.
– Неужели?
С тем же выражением лица Эрик неспешно поднялся из-за стола и вышел из кухни. Куда это он, спросил Товия мать, но та лишь пожала плечами. И покосилась на стоящее в углу бюро, где держала записные книжки и прочие материалы. Она никому не обмолвилась, что в день, когда Элси вернули домой, дала себе клятву впредь не писать. И очень кстати: после припорошенного конфетти успеха первой книги, вознесшей Ханну из унылой безвестности к сияющим скрижалям малоизвестных писателей, она все равно ее не сдержала бы.
– Не может быть, – сказал Товия.
– Что?
– Я видел, куда ты смотришь. Ты же не думаешь все это описать?
– Да что я такого сделала? Подумаешь, посмотрела, тоже мне преступление.
Товия изумленно воззрился на мать.
– Я все записываю, – пояснила Ханна, – это моя работа.
–Но не это же. Я все-таки дома. Необязательно записывать вот прямо все.
Наверху застучали шаги, потом открыли и закрыли шкаф. С лестницы послышался голос Эрика, он продолжал разговор с того места, на котором тот прервался:
– Он говорит, Кафка гений. Сколько раз я слышал о том, как мой сын рассуждает о великом Франце Кафке, пражском ответе Уильяму Шекспиру. И пару недель назад спросил у рабби Коэна, о чем вообще этот ваш Кафка. – Эрик вошел на кухню. – А рабби Коэн и говорит…
– Он не раввин, – перебил Товия.
– Кто?
– Брин Коэн занимается хедж-фондами!
– Коэны – это сословие священнослужителей. Из колена Леви. Моше, Аарон. Тебе это известно. Не прикидывайся дурачком.
– Сословие священнослужителей? Серьезно? Сословие? Сейчас не восемнадцатый век.
Эрик усмехнулся.
–Хорошо, пусть будет по-твоему. Я спросил управляющего хедж-фондами Коэна о твоем кумире. Хотел узнать, с чего начать читать, чтобы просветиться. И знаешь, что он мне сказал?
– Что?
– Он сказал, что Франц Кафка был антисемитом.
