Жар - Тоби Ллойд
– Вы сейчас собирали вещи, и я заметила у вас в сумке томик «Процесса», – сказала мисс Чжан.
Прежде учителя интересовались внеклассным чтением Товии разве что в начальных классах.
– Да, мисс, – ответил он.
– Значит, вам нравится Кафка?
– Да.
– А чем он вам нравится?
Как объяснить чувства, которые пробуждают книги? Как будто идешь незнакомой дорогой, над головой тусклые фонари. И в каждом встречном доме живут люди, за каждой дверью – тебе туда хода нет – происходит что-то незримое. Быть может, привычки и мысли этих людей напоминают твои, но в чем-то и отличаются и не вполне постижимы. Будто, шагая мимо, слышишь гул этой жизни, подлинной жизни, разворачивающейся по ту сторону каждого занавешенного окна. Из далекой трубы поднимается дым, в верхнем конце улицы мелькают фары. И вдруг кажется, что так нетрудно, так просто постучать в чью-то дверь, сказать: это я, пустите меня.
– Я не знаю, чем он мне нравится, мисс. Нравится, и все.
Ответ разочаровал ее.
– У нас было три урока, и вы рта не раскрыли.
– Это так, – ответил Товия. – Извините.
– Но сочинение на этой неделе вы написали лучше всех в классе. Вы точно сами его написали?
– Да, мисс.
– И вы, оказывается, читаете Кафку. Представляете, как мне досадно?
– Извините, мисс, – повторил Товия.
– Не извиняйтесь. И перестаньте называть меня «мисс». Почему вы отмалчиваетесь на уроках?
Мисс Чжан немногим старше Товии и должна помнить, каково это – быть в классе, подчиняться незримым силам, диктующим, кому и когда говорить, кому шутить, а кому заткнуться. Может быть, все иначе, если ты девушка. Или хотя бы не тщедушный парнишка в школе только для мальчиков. В общем, не Товия, мать его, Розенталь, а кто-то совсем другой.
– Наверное, мне просто нечего сказать.
– Чушь. Я по каждому абзацу вашего сочинения вижу: вам есть что сказать. Что вы планируете изучать в университете?
– Юриспруденцию.
–Пожалуйста, скажите мне, что «Процесс» вы читаете не поэтому. Это шутка, можно смеяться. Видите ли, мой муж – солиситор, и он сказал бы, что лучше сперва выучиться не на юриста, а на кого-то другого, а потом пройти переподготовку. Так вы получите более комплексное образование. Вы не думали о филологии? У вас есть способности.
Товия представил себя на антресоли библиотеки; в высокие окна падает свет. В университетской аудитории у ног стареющего поэта. В кругу друзей в чьей-то комнате глухой ночью – единственное время, имевшее смысл.
– Нет, – ответил он. – Я об этом не думал.
– Почему?
Товия замялся. Несмотря на успехи в учебе, сопутствовавшие ему с юных лет, он не смотрел на учителей как на союзников. Он относился к ним с опаской, считал, что их интересы противоречат его интересам. Можно ли доверять этой женщине?
– Родители хотят, чтобы я стал юристом, – наконец пояснил он.
Мисс Чжан задумалась.
– Товия же еврейское имя, верно? Ваши родители религиозны?
– Да. – Товия впервые отважился улыбнуться, пусть и застенчиво. – Как у Кафки.
Учительница наклонила голову набок.
– Я должна была стать врачом, – сказала она. – Но я похерила эту затею на корню, так? Ой!
Напоследок мисс Чжан нагрузила сумку Товии разными книгами – «Избранными стихами и прозой» Шелли, «Естественной историей религии» Дэвида Юма и «Улицей крокодилов» Бруно Шульца[35].
* * *
Юма он проглотил за полтора дня и оставшиеся две книги взял с собой, когда в выходные укатил с матерью из Лондона навестить Элси. Они прибыли около полудня, припарковались, попросили в регистратуре вызвать Элси и вышли на улицу ждать.
Белое здание с его готическими арками, башенками и стрельчатыми окнами вдоль южной стены смахивало скорее на замок, раскинувшийся под полуденным небом. «Замок», еще одна книга Кафки. Das Schloss. Перед ними простирался безупречно ухоженный сад, оканчивавшийся парковкой и кафе. Полосы стриженого газона напомнили Товии футбольное поле. Из всех видов спорта сильнее всего он ненавидел футбол: эти мерзкие дождливые дни, не говоря о кричалках, раскрашенных лицах и сумасшедших болельщиках. Сейчас они сидели на лавке под зонтом от солнца и, чтобы чем-то себя занять, листали брошюру. Люди на фотографиях не похожи ни на наркоманов, ни на душевнобольных, до того опрятные и веселые. Видимо, это фотомодели, но, между нами, они могли бы выглядеть и убедительней.
– Будь снисходителен, – сказала Ханна. – Мы увидим ее, и прекрасно, даже если она не захочет с нами общаться.
Товия вспомнил, как его в первый раз привезли навестить сестру. Не в эту больницу, но в похожую, несколько лет назад, когда ее недуг впервые вышел из-под контроля. Тогда Элси отказывалась говорить, изъяснялась дикими воплями. Товия знал, что она притворяется, но все равно ему было настолько страшно, настолько противно, что он специально прищемил дверью палец, так что лопнул ноготь. Воющего от боли Товию увезли прямиком домой.
Второй сын должен защищать остальных.
– Я знаю, как это бывает, – заверил Товия.
– Я просто сказала. В регистратуре меня предупредили, что даже по сравнению с прошлым разом ее состояние может нас шокировать.
Чуть погодя вышла Элси в сопровождении женщины с рыхлым лицом. Голову Элси покрывал легкий бесцветный пушок; несколько недель назад она сама себя обрила машинкой. Прогуляемся или посидим, спросила Ханна, и Элси ответила: все равно. Женщина ушла.
Они пошли прогуляться. От легкого ветерка по рукам Товии бежали мурашки. Ханна показала своим безразличным детям космеи и хризантемы. Попавшаяся навстречу молоденькая медсестра поздоровалась с Элси, а та словно и не заметила, шагала, потупясь.
– Какая прелесть, – с деланым оживлением произнес Товия. И, чтобы никто не подумал, что он имел в виду медсестру, наклонился и прикоснулся к шару из лепестков, багровому, с ярко-рыжей каймой. – Как они называются?
Мать присела на корточки рядом с ним, но ответить на вопрос не сумела.
– Вы там долго еще? – спросила Элси.
Она шла, сложив руки на груди, не вытягивала их вдоль тела. И каждый шаг словно выверяла.
Поневоле задашься вопросом, что Товия с Ханной здесь делают. Элси им явно не рада, на вопросы отвечает односложно. Ни разу не улыбнулась. Наверняка мать потом, подражая кретину Гроссману, скажет Товии, что надо хранить надежду. «Нам нельзя терять веры. Нельзя допустить, чтобы хлеб насущный[36] стал гибелью для наших желудков». Но запасы надежды, которыми некогда располагал Товия, стремительно сокращались. Наверное, Эрик
