Коза торопится в лес - Эльза Гильдина
Эдик Часов округлил глаза:
– Какую собаку?
Я тоже не нахожусь что сказать. Оказывается, ни курицы, ни Германа, ни собаки…
– Может, – делаю предположение, – это твой папа?
– Нет, Юх уехал еще ночью. Но собаки точно здесь нет, – «успокаивает» Эдик, – в доме по большей части не живет никто. Матушка моя не такая чтобы уж дачница. Разве что я иногда наведаюсь. Все равно дом никто не купит. Так что все может быть. Разные могут тут поселиться без живых, – улыбается лукаво, – но на самом деле это очень старый дом. А в старых домах всегда что-нибудь трещит и копошится без всякой потусторонней силы: то балки перекрытий, то ступени, то двери, то окна, то кровать. Старые дома по-другому не могут. Им скучно. Вот они жильцов своих и пугают.
– Ох, не люблю я этих стариков. Они еще и умирают.
У меня в животе предательски громко урчит. Эдик Часов слышит и предлагает пойти завтракать, осмотреть царапину, а потом велик. Кажется, колесо приспустило. Но после той «собаки» в дом я больше ни ногой.
– Эх ты! Бактыбаева не испугалась, ехать за мной к черту на кулички не побоялась. А в дом зайти не можешь. Как говорит Юх, бойтесь живых, а не мертвых. А он дело говорит.
Забавно, Эдик Часов тоже своего отца называет по имени, вернее, по прозвищу.
– Почему он Юх?
– Потому что он Юх наоборот.
История этого треугольника (Юха, мамы Эдика и дяди Геры) похлеще, чем история моих родителей, у которых от любви до ненависти был один шаг. И в тот короткий промежуток умудрилась возникнуть я. Шанс появиться на свет – всего ничего, но я им воспользовалась! Все-таки я по натуре победитель!
Короче, их эпичная история меня настолько потрясает, что даю себе зарок написать рассказ. Наверно, хватит ерунду писать про несуществующую придворно-фрейлинскую жизнь. Нужно искать живой настоящий материал в своей среде. Надо писать про то, что знаешь.
Из будущего черновика Татарки
Герка в счастливые годы конкурентов не знал. Да и потом не знал. Забил на всех, ничьим мнением не интересовался. Но настал день, когда умылся, побрился, постригся, погладился и надел из общего с матерью комода все чистое и новое, вернее, забытое и давнее из той бывшей женатой жизни. Порезался, обжегся, от матери обеда не получил, но галстук повязал, ботинки начистил, кепку натянул, ранние цветы нарвал и, не торопясь, вышел за калитку к неудовольствию наблюдающей в окно матери, которая к его походам «туда» была настроена еще более враждебно, чем к выпивке, и из двух зол предпочитала последнее.
Соперник объявился сравнительно недавно. Вернее, он уже сломал Герке жизнь, но вдруг снова решил напомнить о себе. Герка тогда ушел – мать послушал. Теперь он возвращается к бывшей жене в ее день рождения, неся букет и щурясь на солнце.
Соперник кинулся на него и, вцепившись в горло, потащил вниз к мусоропроводу, прежде чем бывшая жена успела спрятаться за дверью с маленьким сыном.
– Тебе че надо? Ты че сюда лезешь, помойка?
– Это ты чего лезешь? – хрипел Герка, пытаясь содрать с шеи ненавистную Юхову клешню. – Кради в другом месте. Здесь семья, здесь нормальные люди живут, а ты…
– Семья, – передразнили его. – Иди проспись, чума! Пропил последние мозги. Пацан мой, слышишь меня ты? Это мой пацан, хорош таскаться сюда. Эта женщина мне его родила по большой и неравной любви. А тебя и тогда никто не спрашивал. Иди гуляй дальше, дыши, на солнышке грейся. Герой – кверху дырой. Хорош пастись здесь, круги вокруг дома наяривать. Еще раз увижу – сожру тебя. И брата твоего сожру. Сроду дерьма такого в одной семье не видывал. А пацан мой!..
Герка опускался, не находя опору, думая о спасительном забытьи, в котором рассеются все муки и к которому можно уплыть через узкое горлышко… У него ничего нет! Душа его, состояние – лестничная клетка с сырыми и исписанными гадостями стенами, с мусоропроводом и только что захлопнувшейся дверью, за которой скрылись те, кем жил.
Надо добавить психологизма!!!
Эдик собрал нам рюкзак с едой, и мы спустились по крутой тропочке к реке, над которой еще висели застывшие пластины гуляющего с ночи пара. В полосах молочного тумана проплывали верхушки деревьев, крыши домов. Потянуло сыростью. В нос ударил запах перегноя. Я по пути с наслаждением присваивала себе (для романа) живописные виды густого порыжелого подлеска на обрывистом противоположном берегу.
Некоторое время шли по берегу, все более нарастающему в высоту, местами каменистую и отвесную. Высоченный могучий дуб будто удерживал этот берег своими корнями от наступавшей воды, размывавшей русло. Ствол его был нашпигован пулями разного калибра. Но самое главное, кто-то и зачем-то привязал к его толстенной ветке старый, очевидно, корабельный, кусок каната, на обрывке которого была горизонтально закреплена труба полуметровой длины. Я ничего подобного раньше не видела. У Хаят в деревне до такого никто не додумался бы.
Мы присели на бревно, поросшее мхом, с видом на мглистую реку, разложились и стали завтракать. Заправились, собственно, тем, что Эдик Часов привез вчера с собой: несколько бутиков с сыром и колбасой, термос со сладким густым кофе.
Подкрепившись, Эдик Часов завернул обратно в фольгу недоеденный бутерброд, убрал термос, застегнув на рюкзачке клапан. А потом лег животом на траву, вытащил из новой красной пачки сигарету и, глядя на реку, стал медленно разминать ее перед собой.
– А почему мне не предлагаешь? – дразнюсь.
– А ты один раз уже отказалась.
Помнит! Божечки! Тогда на остановке! Помнит!
– Где-то я слышал, – говорит Эдик, любуясь пейзажем, – что высокоорганизованная, глубоко сознательная, тренированная душа в самые темные времена, несмотря ни на что, способна развлекать себя, замечать прекрасное. Например, сезонные изменения в природе. Или находить приятные отвлекающие занятия. Походу, я не самый высокоорганизованный и сознательный. «Если бы вы больше верили в жизнь, вы меньше отдавались бы мгновению, но, чтобы ждать, в вас не хватает содержания»[6].
Я, слушая его, отваливаюсь на спину и, лениво потягиваясь, закинув руки за голову, покусывая травинку, прикидываю: каким бы разговором его занять, чтоб не так скучно со мной было. Почитать ему, что ли, вслух? Эх, сумка с книжкой осталась в том доме.
– Для чего ты читаешь все время? – Эдик непостижимым образом читает мои мысли.
– А чтобы отложить ее после прочтения и сказать, что неинтересно.
– А я и без этого скажу.
– Не скажи. Так
