На санях - Борис Акунин
И все аккумулировавшиеся электрические флюиды разрядом молнии обрушились на нее.
— Что за истерики! — закричал papá. — Вы принцесса или рыночная торговка?! Учитесь владеть собой! Нет, мадемуазель, я сам научу вас! Вернее отучу! Я вытравлю из своего дома гильдбурггаузенский дух! Я не позволю моим дочерям превратиться в жалких червей вроде их матери! Госпожа Бурде, на сегодня уроки отменяются. Я сам преподам Шарлотте урок, который она навсегда запомнит. Марш к себе в комнату, трусиха! И оттуда ни ногой!
Лотти кинулась к лестнице — прочь от бешеного крика, от разъяренного батюшкиного лица. И от мыши.
Взбежала в мансарду, хлопнула дверью, упала ничком на кровать и разрыдалась.
Обычно слезы приносили облегчение, но не теперь. Зачем papá приказал не выходить из комнаты? Что за наказание он придумал? Когда он сказал, что сам преподаст урок, его глаза так сверкнули!
Неужели будет сечь, как это делают жестокие отцы? Но принцесс сечь нельзя! Их оставляют без еды. Их запирают в темный чулан. Герр Финек бил по пальцам линейкой. Бабушка Матильда, осердясь, могла дать пощечину.
Однажды Лотти видела, как батюшка в неистовстве сек хлыстом свою заупрямившуюся лошадь и всё не мог остановиться. Это было ужасно.
Мучительное ожидание длилось и длилось. Лотти помолилась Богу, пообещав всегда быть очень хорошей девочкой, только пусть батюшка не сечет ее. Снова поплакала. Еще помолилась.
Наконец дверь открылась. На пороге стоял лакей Бенжамен. В руках у него был ящик с инструментами.
— Делаю, что приказано, — сказал он. И вздохнул.
В руках у него появилась короткая доска. Бенжамен приложил ее к дверному проему. Увидел, что длинновата. Отпилил лишнее. Потом, присев, ловко приколотил к полу, прямо над порогом.
— Зачем это? — дрожащим голосом спросила Лотти.
Слуга ответил:
— Мне запрещено разговаривать с вашим высочеством.
— Вы хотите меня здесь заколотить? Как в ящике? Но… зачем?
Она ничего не понимала. Если батюшка решил наказать ее заточением, почему просто не запереть дверь на ключ?
— Нет, мне велено приколотить только одну доску. И больше ни о чем не спрашивайте, — шепнул Бенжамен, поглядев с жалостью. Это было страшней всего.
Потом он ушел, и скоро перед дверью появился papá. Его брови были сдвинуты.
— Мадемуазель, — сказал принц негромким и оттого еще более грозным голосом. — То, что я сделаю, будет для вашего же блага. Когда-нибудь вы это поймете и будете благодарны.
— Пожалуйста, простите меня! Умоляю! — всхлипнула Лотти, пятясь к кровати. Она видела, что отец держит руки за спиной. Там хлыст. Или розга. Но зачем нужна доска?
Papá поморщился.
— Принцесса, моя дочь, никого ни о чем умолять не должна. И не должна ничего бояться. Трусость — это слабость, сударыня. Надо научиться побеждать свои слабости. Если ты чего-то очень боишься, не убегай и не прячься, а иди навстречу своему страху. И победи его. Зюсс! — обернулся он в коридор.
Вошел камердинер. В руке он держал мешок, в котором что-то шевелилось.
— Прошу прощения, ваше высочество. Приказ есть приказ, — пробурчал Зюсс, не глядя в глаза.
Тряхнул мешком — и на кровать, прямо на девочку посыпались мыши. Серые проворные комки зашуршали по платью, по покрывалу, по груди и рукам, одна в панике шмыгнула вверх, пробежала по лицу, запуталась коготками в волосах.
Сбросив с головы мерзкую тварь, сипя от ужаса и отвращения, Лотти соскочила, кинулась к двери, но споткнулась о доску и упала на пол коридора. Всё вокруг почернело, звуки исчезли. Девочка потеряла сознание.
* * *
Очнулась Лотти от резкого запаха нашатыря. Над нею нависал papá, губы под рыжими усами презрительно кривились.
— Обмороки от страшного не спасают. Не берите пример с вашей маменьки. Встаньте и выпрямитесь, как подобает принцессе Вюртембергского дома. Я научу вас, как побеждать страх. Ну же, Шарлотта, поднимайтесь!
С трудом, опираясь о стену, она встала. Зюсс хотел помочь, протянул руку, но принц на него шикнул:
— Пусть сама! Слушайте и запоминайте, мадемуазель. Мне поведал эту тайну генерал фон Швальбе перед Иенским сражением. «Трясетесь от страха, принц?» — спросил меня старый грубиян, потому что я весь дрожал. «Ничего, — ответил я храбрясь. — Перед атакой я загоню страх внутрь». «Не надо загонять его внутрь, он разъест вам кишки, — сказал Швальбе. — Не бойтесь французов, ибо тогда вам захочется от них убежать. Проникнитесь к ним ненавистью, превратите в нее свой страх. И тогда вам захочется наброситься на синие мундиры и изорвать их в клочья. Ненависть сильнее страха». Я попробовал, и у меня получилось. С тех пор, сударыня, я многое ненавижу и ничего на свете не боюсь. Рецепт этот универсален. Женщинам на свете живется так же нелегко, как мужчинам, а пожалуй, что тяжелее. И бесстрашие вам понадобится в жизни не меньше, чем солдату в бою.
Отец схватил девочку за руку, подтащил к открытой двери комнаты. Внутри по полу там метались быстрые зверьки. Доска не давала им выбежать в коридор.
— Не смейте зажмуриваться! Откройте глаза.
Лотти открыла, но слезы заслонили страшную картину утешительной пеленой.
— Вот ваше жилище, Шарлотта. Его захватили враги. И сами они оттуда не уйдут. Превратите свой страх в ненависть. Убейте их.
— Как? — всхлипнула Лотти.
— А вот это уже шаг в верном направлении. Я помогу вам. Но вы должны будете сделать всё сами. Зюсс!
Камердинер поставил под ноги девочке кувшин и большую плоскую миску. Положил какую-то баночку.
— В кувшине молоко. В банке яд. Наполните миску, насыпьте отраву. Поставьте в комнату на пол. Когда мыши сдохнут, зовите меня. Я хочу видеть, как вы сами сложите трупы в мешок. Голыми руками, без перчаток! Гадливость — тоже проявление слабости.
— Я не смогу, — прошептала девочка.
— Тогда будете жить в коридоре и ночевать под дверью. Как и подобает жалкой трусихе. А в вашем доме пусть хозяйничают враги. Идем, Зюсс.
Они ушли, а Лотти осталась перед дверью.
Сначала она заставила себя смахнуть слезы и не зажмуриваться, а смотреть на мышей. Чтобы было легче их, гадких, возненавидеть. Выбрала одну, неподвижно застывшую перед самой доской.
Мышь поднялась на задние лапки, пискнула. Глазенки у нее были, как крошечные черные бусинки.
Она не виновата, что она мышь, подумала Лотти. Ведь они живут тут. Это я сюда въехала и хочу, чтобы их здесь не было.
Присев на корточки, она рассмотрела соседку получше.
Трудно возненавидеть того, кто настолько меньше тебя.
Мышь опустилась на все четыре лапки, понюхала пол. Там лежала хлебная крошка. Должно быть, упала, когда Лотти утром жевала
