На санях - Борис Акунин
Длинный стол на двадцать четыре персоны был накрыт и сервирован только с одного конца. Во главе — papá в синем фраке и пышном галстухе, слева от него maman, Лотти, Паули и мадемуазель Бурде, справа — только барон и, напротив, пустого соседнего стула малиновый бювар с документами. Должно быть, секретарь не смог пробиться к принцу с бумагами (у батюшки ведь была гостья) и рассчитывал воспользоваться обедом — а также отличным настроением его высочества.
— За обедом малютка Фриц, хочет или не хочет, должен сидеть рядом со своей русской толстухой, — злорадно улыбался papá. — Этого требует церемониал. А дважды в неделю он еще и обязан посещать ее спальню, всё надеется произвести на свет сына.
— Прошу вас, Поль, здесь дети, — тусклым голосом молвила маменька.
Papá не обратил на нее внимания. Он вступал в разговоры с женой, только когда был гневен, а в веселые минуты просто ее не замечал.
— Но только ничего у него не выйдет. Потому что у моего дорого братца никогда ничего не выходит, за что он ни возьмись. Женился на сестре русского царя, чтобы войти в милость этого ханжи Александра и чтобы лишить меня права на престол. Но жена его ненавидит и пишет брату гадости про Вюртемберг. А вместо сына родила дочь! Скоро подагра сведет братца в могилу, и тогда наступит мое время!
— Прошу вас, Поль, здесь дети, — безнадежно повторила maman.
Господин барон сосредоточенно вынимал вилочкой мякоть из эскарго. Лотти мазала булку маслом, наедалась впрок. Барышне полагалось сидеть на таком расстоянии от стола, чтобы видеть носки своих туфель, но кисти рук держать над скатертью. Откусывая или поднося ложку ко рту, следовало наклоняться вперед, держа спину ровно, а потом снова распрямляться. Паули этому искусству еще не учили, девочки ведь становятся барышнями только с десяти лет.
— От царя и вообще от русских надо держаться подальше, — продолжил принц. — Дикая страна, ужасная нация. Уж мне ли не знать. Я и месяца не выдержал на русской службе. Умчался быстрее ветра. Какие рожи, какие нравы!
Он умолк, вертя головой, словно выискивая следующую тему. Так было всегда: papá говорит, остальные слушают.
Шальные зелено-голубые глаза остановились на Вандомской колонне, даже через высокое окно видной не до самой верхушки.
— Вот вам наглядный пример человеческой глупости! Полоумный Наполеон поставил здесь эту нелепицу, потому что хотел сделать bras d’honneur всей Европе.
— Прошу вас, Поль, здесь дети.
Что такое bras d’honneur, Лотти не знала. Судя по тону maman что-то непристойное.
— Но Наполеона больше нет, и его мужской предмет торчит тут безо всякого смысла.
Маменька вздохнула. Принц прервался, чтобы отпить вина.
— А какой у мужчин предмет? — звонко спросила Паули. Иногда у Лотти возникало подозрение, что Паули нарочно прикидывается несмышленной дитятей, это ее защита от взрослых.
— Вырастешь — узнаешь, — с хохотом ответил батюшка.
Лотти догадалась, о чем он. О месте, которое на статуях прикрывают листом. На вандомскую колонну совсем не похоже.
— Право, это уже чересчур! — повысила голос маменька.
Но papá щелкнул пальцами, повернувшись к секретарю.
— Дайте-ка карандаш. Вчера в палате наш сосед, первый министр, жаловался, что в бюджете прореха в десять миллионов. — Принц стал быстро писать на салфетке. — Бронза сейчас идет по двадцати пяти франков за килограмм, в колонне использовано двести тысяч килограмм… Это получается…
Он очень любил цифры, хорошо их запоминал и превосходно считал. Научил и старшую дочь умножать, делить, извлекать дроби. Самые лучшие минуты у отца и Лотти были, когда они вместе что-нибудь подсчитывали.
— Пять миллионов. Половина дефицита! Англичане купят бронзу и сами вывезут. Исчезнет память о Корсиканце, по площади смогут без помех ездить экипажи, а меня перестанет раздражать эта дурацкая штуковина.
— Кстати о деньгах, ваше высочество, — вставил барон, придвигая свой бювар. — Пришло письмо из канцелярии его величества. Ежегодное содержание вашего высочества сокращается в четыре раза. В знак неудовольствия его величества по поводу сведений, сообщенных вашим высочеством газете «Лё Монитёр». Я пытался доложить об этом вашему высочеству утром, но…
Лицо батюшки, только что такое подвижное, застыло, сделавшись похоже на лик Горгоны с картины, что висела меж двух высоких окон. Так случалось всякий раз, когда веселое настроение из-за чего-то, а иногда и просто так, без видимой причины, сменялось яростью.
— Что-о-о? — прохрипел принц, вдруг сделавшись очень бледен, а сразу вслед за тем багров. Лотти знала из урока натуроведения: это кровь сначала отлила от поверхности кожи, после чего вследствие резкого учащения сердечных контракций с удвоенной силой прилила обратно.
И еще раз, теперь едва слышно, сдавленно:
— Что-о-о?!!!
После пересечения границы papá объявил, что теперь все должны говорить, читать и писать только на французском. Сначала было трудно, но Лотти понемногу стала привыкать. Однако сейчас батюшка произнес сразу много немецких слов, и все они были непонятные.
— Что такое «Arschloch», папá? — спросила Паули, когда принц, задохнувшись, на секунду умолк.
— Поль, возьмите себя в руки, это становится невыносимым! — воскликнула маменька. Действие утренних капель к послеполуденному времени обычно ослабевало, она начинала страдальчески морщиться, при громком шуме хваталась за виски.
Теперь батюшка обратил на нее внимание. Повернувшись всем телом, он закричал:
— А никто не просит вас, мадам, меня выносить! Ежели б в вас оставалась хоть малая толика достоинства, вы давно избавили бы меня от удовольствия каждодневно любоваться вашей кислой физиономией! Убирайтесь к черту!
— Прекрасно! — еле слышно прошелестела матушка, ненавидяще улыбаясь. — Будьте свидетелем, барон. Его высочество только что разрешил мне жить отдельно от него. Впрочем, изменившиеся финансовые обстоятельства и не позволят наследному принцу Вюртембергскому обеспечивать супруге жизнь, подобающую ее рождению и статусу. Я уезжаю в Гильдбурггаузен, к отцу. Прощайте, сударь.
А с дочерьми не попрощалась, даже на них не посмотрела.
Подчас, когда злое настроение papá совпадало со страдальческим настроением maman, они ссорились. Но никогда воздух еще так не трещал от электричества, будто во время сильной грозы. («Электричество», открытое Бенжаменом Франкленом, есть невидимый глазу флюид, который, аккумулируясь, способен принимать вид испепеляющей молнии).
Маменька встала и пошла к выходу, гордо подняв голову.
— Mutti! — пискнула Паули.
— Я запретил употреблять немецкие слова! — рявкнул батюшка, забыв, что сам только что нарушил это правило.
Сестра заплакала, а Лотти опустила глаза и стала смотреть вниз, на носки туфель, чтобы не видеть перекошенного лица papá.
Туфельки были сатиновые, белые, но правая почему-то казалась темно-серой. Удивившись, Лотти чуть наклонилась.
Там, где полагалось быть бантику, свесив хвост, сидела серая тварь.
— Мышь!!! — в ужасе взвизгнула Лотти, оттолкнулась от стола и
