На санях - Борис Акунин
Камеристка Берта, тяжело ступая, прошла мимо. Она была старая, грузная, состояла при maman еще с тех пор, когда та была девицей или даже девочкой.
— Теперь уже с утра начала, — бурчала себе под нос Берта. — Мигрень не мигрень, а налакается своей дряни и сидит, глаза таращит, сова совой. Ох царица небесная… А, вон она, шаль-то…
Взяла что-то с кресла, заковыляла обратно.
К maman Лотти заглядывать не стала, хотя та ее не заметила бы. Наверное, уже выпила лауданум и теперь будет до обеда сидеть в полутьме, глядя в пространство с сонной мечтательной улыбкой.
На этом этаже тоже ничего страшного вроде бы нет. Но еще скучнее, чем наверху.
Теперь бельэтаж, где разместился papá. Там надо быть начеку. Батюшка бывает или очень веселый, и тогда бояться его незачем — он шутит, смеется, может закружить в вальсе, или злой, и тогда все от него прячутся. Правда, случается, что секунду назад он хохотал и распевал арии, а потом вдруг из-за чего-нибудь разгневался и сделался злой, так что в любом случае лучше ему на глаза не попадаться. К тому же, судя по слезам Сюзанны, сегодня он, кажется, не в духе.
И всё же исследовать эту территорию тоже необходимо. Мало ли что там обнаружится.
Этаж был уже не «домашний», а парадный, ведь в отличие от maman, которую никто никогда не посещает, у papá будут часто бывать гости.
На красивую хрустальную люстру, висевшую над лестничной площадкой, Лотти полюбовалась, запрокинув голову — так высок был украшенный фресками потолок. Расположение комнат такое же, как наверху: справа — спальня, слева — салон, который батюшка именует «кабинетом», хотя там нет ни книг, ни письменного стола. Читать он не любит, а пишет только короткие записки, стоя перед конторкой.
Лотти приложила ухо к двери справа — проверить, там ли отец. Услышала женский голос, проговоривший по-французски: «Поль, что за муха вас укусила? Право, я уйду!»
Гостьи у papá бывали еще чаще, чем гости. И нередко оставались на ночь. Это у обычных людей принято, чтобы муж всегда ночевал только со своей женой. У королей и принцев не так. Им полагаются фаворитки. У дедушки Фридриха кроме бабушки-королевы была еще графиня фон Торнау, которая жила не в замке Людвигсбург, а в Штутгарте, прямо в королевском дворце Нойес-Шлосс. У нового короля, дяди Вильгельма, батюшкиного старшего брата — все знают — есть госпожа Ля-Флеш, очень красивая дама, а законная супруга занимается благотворительностью. Каждый спасается от одиночества как умеет.
Papá — как бабочка, летающая с цветка на цветок. Это дядя Вильгельм так сказал, когда они поругались перед отъездом из Штутгарта, прямо за обеденным столом, при всей семье. Papá воскликнул: «Да, я бабочка, а не навозная муха! И я превращу Вюртемберг в цветущий луг, когда стану королем!» Швырнул салфетку и вышел. Все сразу уставились в тарелки, конец обеда прошел в могильной тишине.
Это хорошо, что гостьи у батюшки всё время разные, а если б была одна фаворитка, то пришлось бы ее ненавидеть, как дети короля Фридриха ненавидели графиню фон Торнау. Лотти еще не приходилось кого-то ненавидеть. Мадемуазель Бурде говорит, что это тяжкий грех, разъедающий душу.
Услышав, как сердито ночная гостья разговаривает с papá, принцесса испугалась, что он начнет кричать, но батюшкин бас в ответ зарокотал виновато, а потом и нежно. Голос у papá глубокий, низкий, но из-за очень быстрой речи слова налезают друг на дружку, и не всегда разберешь, особенно на расстоянии.
Злое настроение у Пауля-Карла Вюртембергского так же внезапно могло смениться на веселое. Минуту спустя за дверью уже хохотали: батюшка густо, женщина звонко.
Успокоившись, Лотти заглянула налево, в кабинет.
Там всё было уже почти устроено. Камердинер Зюсс заканчивал расставлять в стеллажах охотничьи ружья, вдоль противоположной стены в ряд стояли курительные трубки с длинными чубуками и узорчатые турецкие кальяны, а на самом почетном месте висели подушки с батюшкиными орденами и двухуголки с плюмажами. Papá был почетным генералом трех армий: вюртембергской, прусской и российской.
Что ж, в бельэтаже опасности были привычные. Посмотрим, что внизу, в rez-de-chaussée.
Теперь лестница стала широкой, а ступени мраморными и очень высокими. Давеча, когда приехали и поднимались из вестибюля, Паули с трудом карабкалась своими ножонками, и маменька говорила ей: «Не задирайте так юбку, Паулина, это неприлично».
Вниз-то сбежалось легко, hopp-frosch9.
Ах, как здесь было красиво! Почти как в Ноейс-Шлоссе! Конечно, там намного просторней, а тут только одна зала — одновременно и гостиная, и столовая, но зато какие великолепные зеркала, какие канделябры, как сверкает инкрустированный пол! Батюшка вчера сказал матушке: «Парадный этаж тут вполне приличен, достоен моего положения. А что наверху, никто не увидит. Пляс Вандом — лучший адрес в Париже. В соседнем отеле резиденция первого королевского министра герцога Ришелье».
Двое слуг, мужчина и женщина, которых Лотти раньше не видела, снимали с кресел полотняные чехлы. При виде принцессы служанка сделала книксен, лакей поклонился: «Altesse…»
— Я просто посмотреть, — сказала Лотти. — Не обращайте на меня внимания.
Они продолжили заниматься своим делом, а принцесса прошлась вдоль стен, любуясь картинами. Живопись — не музыка. Всегда понятно, что изображено на картине. Вот Пан и нимфы, вот Медуза Горгона тщетно страшит Персея, вот Одиссей с Цирцеей, вот Купидон лобзает Психею. Лотти любила понятное, а о чем сонаты и сюиты можно только догадываться, и что-то поднимается в груди, а названия этому нет, отчего становится тревожно. Будто в тебе начинает шевелиться некое иное существо, и кто знает, на что оно способно.
На еще не расчехленной couchette слегка колыхались складки ткани, будто колеблемые ветром, однако сквозняка в зале не было. Заинтригованная, Лотти подошла и приподняла полотно.
Из-под него выскочили и кинулись врассыпную стремительные серые тени.
Мыши! Много!
Подавившись криком, девочка впрыгнула на кушетку и лишь там, уже в безопасности завизжала.
Мышей он боялась люто, до судорог. Юркие, зловещие существа были из подземного мира, куда не проникает свет, где тлеют мертвые кости и таится всякая скверна.
В Людвигсбурге было много жуткого, но мыши там не водились. То есть когда-то в прежние времена они кишмя кишели, как во всех старых дворцах и замках, но бабушка тоже не выносила мерзких грызунов. Она привезла со своей родины, из Англии, кошек, они расплодились и бродили повсюду. Из-за этого в Людвигсбурге неприятно пахло и можно было по неосторожности наступить в то, что остается от кошек, но лучше уж
