Джинсы, стихи и волосы - Евгения Борисовна Снежкина
– В случае Ли или Ангела?
– В случае Ли.
– А Ангел, думаешь, бросил?
Травинка сделала пару кругов вокруг пупка и поползла дальше.
– Что?
– Ангел, говорю, думаешь, бросил?
– Нет. Откосит от армии, потом опять примется.
– И ты считаешь это нормальным?
Бранд легонько погладил сосок.
– Нет, но у него судьба такая.
– Как? Любой человек может бросить!
– Не любой. Некоторым на роду написано.
– А почему ты так считаешь? Ты уже его списал совсем?
Травинка отпрянула. Мучительно хотелось продолжения.
– Нет, не списал. Просто, знаешь, иногда мне кажется, что я вижу печати на человеческих лицах.
– Какие печати?
Он чуть наклонился вперед и положил руку мне между ног.
– Печати смерти.
Я хотела только вдохнуть поглубже, но получилось не сразу. Вместе со вздохом вырвался стон.
– Как ты их видишь?
– Вижу и все – по повадкам, по манере себя держать, по тому, как человек ведет себя в разных ситуациях.
Ребро его ладони несколько раз проехалось по вертикальному шву на шортах.
– И ты можешь спокойно думать о том, что он умрет?
– Смерть естественна, – сказал Бранд и отдернул руку.
Я потянулась к нему, но он откинулся к дереву. Все. Трусы мокрые насквозь. Я сдалась. Взяла руку Бренда попыталась отправить ее себе в шорты. Но Бранд снова отдернул руку.
– Ты с ума сошла? Тебе пятнадцать, это уголовное дело.
– А вот это сейчас что было?
– Что?
– Вот сейчас ты что делал?
– Я?
Очень сильно закружилась голова, подступила тошнота, я еле успела добежать до кустов, и меня вывернуло. Бранд похлопал меня по спине.
– Ничего, у девочек такое бывает от перевозбуждения.
– Только зачем ты это все сделал?
Бранд коснулся пальцем моего носа.
– Третье правило. Не подписывай людей на то, чего не сможешь завершить. Ты посмотри, что ты с Ли сделала. Бравада твоя идиотская, а потом пришлось парня по частям собирать. Тоже мне, жрица любви… Даже не то что раскаялась, а внимания не обратила.
– Ему плохо было, что ли?
– Еще как.
– Не знала.
– Я понимаю.
– И что теперь делать?
– Поговори с ним, как-то извинись… Ему же теперь кажется, что он говно.
– О господи… Ладно, попробую.
– Купаться-то пойдешь?
– У меня купальника нет.
– У меня тоже, и что теперь? Тоже мне культ тела и свободы… Ладно, постереги вещи.
Бранд снял футболку, майку, джинсы, трусы и на глазах у не слишком многочисленной публики вошел в воду.
4
С Ангелом мы сработались и даже немного докрутили шоу. Он выходил на улицу и говорил: «Уважаемая публика! Сейчас я буду рисовать портрет этой девушки. И только от вас зависит, в каком именно стиле он будет нарисован!»
Дальше начиналась перекличка. Таким образом, я оказалась нарисована в манере Бердслея, Анненкова, Дейнеки, Модильяни, Дюрера и еще кучи всяких художников. Заодно и историю искусств подтянула. Под конец сеанса заказчик получал рисунок, я строила глазки, и обладатель портрета делал чуть более солидный взнос в шапку, чем остальная публика. Стесняться я перестала совершенно, так что мне теперь легко давались и расстегивание пуговиц, и долгое сидение в бог знает каких позах. А также появились деньги.
За клеенкой пришлось побегать. Обошла кучу хозяйственных и в результате отхватила метра клеенки с рисунком из анютиных глазок. Качество печати было чудовищным. Ни один контур не совпадал с другим. Зато почти экспрессионизм и пестренько. Между тем основная клеенка росла и росла. За несколько дней был сшит мощный лоскутный тент, к которому пришивались все куски. Я села на лавочку и начала пристраивать свой кусок к общему. Рядом внезапно возник Валенок.
– Привет.
– Привет.
– Хочешь помогу?
– Давай. Только у меня лишней иголки нету. Вон Багира сидит, попроси у нее, она последний раз шила, и у нее всегда с собой запас.
Валенок метнулся к Багире.
– Давай ты пришивай с того конца, а я с этого.
– Черт, надо же, какая твердая.
– Ну да. Возьми какую-нибудь палочку. У меня вот наперсток. Никогда в жизни не пользовалась.
– А как шов делать?
– Продергиваешь иглу, потом вот так нитку перекидываешь – и следующий стежок.
– Покажи, не понял.
– Смотри.
Я показала шов.
– Теперь ясно. Какой большой тент уже получается.
– Ага, здорово. Сама удивляюсь.
– А ты последнее время на Арбате читаешь?
– Нет. Все в студии кто поступает, кто на каникулах.
– То-то я давно вас не видел.
– С осени опять начнем.
– А пока с Ангелом?
– Надо же как-то деньги зарабатывать.
– Ай, черт!
– Что? Укололся?
– Да. – Валенок засунул палец в рот.
– Ладно, все понятно. Давай я сама буду дальше, а ты просто рядом посиди. Давай поговорим.
Валенок кивнул. Некоторое время вместо разговоров мы сидели в полном молчании, потому что я никак не могла сообразить, как подступиться, но в конце концов плюнула на формулировки.
– Слушай, Валенок, мне надо кое-что у тебя спросить важное.
– Рожай.
– Дурак. Ну слушай, правда. Понимаешь, есть один человек, он очень смелый замечательный, хороший, очень правильный человек, и любит меня, и ему очень плохо, понимаешь? Из-за меня как раз плохо. А я его разлюбила.
Валенок поджал губы.
– И насколько все серьезно?
– Ужасно. Его из-за меня золотой медали лишили, из школы пришлось уходить.
Валенок присвистнул.
– Понимаешь? Это все мучительно. С одной стороны, бросить его – ужасно. А с другой стороны, остаться – тоже кошмар.
Валенок помолчал минутку, потом тихо и грустно сказал:
– Я знаю. У меня мать так же мучилась.
– Как?
– Отца первым посадили, а пока он сидел, она в моего отчима втрескалась.
– И ты все знал?
– Знал, конечно. У меня хорошие родители, они со мной обо всем разговаривают.
– И как это можно было вывалить на голову маленькому ребенку?
– Не такому уж маленькому. Дети, впрочем, все понимают.
– И что она сделала?
– Поехала на зону на свидание, все рассказала отцу.
– А он как?
– Не знаю, меня не было.
– Но, в общем, разводиться они не стали, понятно. Она ездила к отцу на зону и жила с отчимом. Теперь они все друзья.
– И что, совсем не мучилась?
– Мучилась, конечно, они все мучались. Но, понимаешь, одно дело долг, ответственность, знание, что хорошего человека подставить нельзя. Другое дело – чувство. Тут сложно выбирать. Наверное, просто надо понять, что это разные вещи. И честным быть…
– Но ему же больно будет!
– Наверное. Но пусть будет больно один раз, чем ты будешь врать всю жизнь.
– Но он стольким из-за меня пожертвовал!
– Он все-таки не из-за тебя пожертвовал, извини. Рассуждая так, ты унижаешь в первую очередь его. Это был его выбор. Значит, ему было важно пожертвовать.
– Ладно, не включай Бранда.
