Его запах после дождя - Седрик Сапен-Дефур
Мне нравится мысль о высших силах природы, о чудесах, совершаемых ею вопреки всем формулам человека, испорченного прогрессом, но меня настораживает, что она лениво и однообразно рассказывает одну и ту же историю. Когда у Убака разорвалась селезенка, я благословлял инженеров в городах за изобретение мобильных телефонов, аппарата для ультразвукового исследования и ужасной химии, которая останавливает кровотечение. И что бы в эту минуту принесло мне общение с деревьями? Но это совершенно не мешает тому, что Убак, общаясь с этими деревьями, улавливает то, что я уловить не могу. Видя Убака, лежащего возле телевизора, я могу упустить из виду, что он все-таки животное и, не осознавая этого, но и не забывая, он связан с природой, он ее часть, он сама природа. Как медведь, как горностай, он никогда не будет есть мухоморы. Мы, обладающие неисчислимым количеством связей, за свою долгую историю разрывов разных связей разорвали самую существенную из них, и каждая моя прогулка с Убаком это подтверждает. Скоро только щебет птиц, который улавливает наше ухо, будет читаемым нами сообщением.
Мой пес вновь учит меня реагировать на живое вокруг меня, слушать музыку природы, улавливать ее колебания, вдохи и выдохи, вникать в ее состояния, расшифровывать коды. Научусь ли я когда-нибудь? Если жизнь меня научила, что самый надежный способ вникнуть в окружающий пейзаж – это смиренно в любую погоду телесно с ним общаться, то Убак сообщил мне еще одну важную вещь: нужно стать частью этого пейзажа, и не нужно бояться, что он пройдет сквозь нас.
Без всякой видимой причины, неожиданно Убак замирает. Не знаю, каким образом это происходит. Он изучает, вчувствывается, отвечает на дружескую ласку, молчаливо собирает в стаю невидимое, и вдруг в следующую секунду – остановка, ястреб рассекает воздух, летит рой пчел, поднялся ветер, словом, среда вокруг зашевелилась. И я, последним узнавший новости, потрясен. Утром у нас короткая прогулка, но Убак уводит меня с привычной тропинки и настаивает на другой. Он ведет меня под листвой другого дуба по высокой траве, и ни дуб, ни трава ничем не отличаются от наших. Убак замирает метрах в двух от спуска и взглядом дает мне знак. Там новорожденный олененок, он дрожит и, на мой человеческий взгляд, находится в опасности. Я звоню Жоржу, моему приятелю из Общества охраны животных, он приезжает посмотреть на олененка и говорит, чтобы я его не трогал, все в порядке, главное к нему не прикасаться, мать сейчас сбивает со следа каких-то хищников, а к вечеру придет за ним. Так все и произошло. Без Убака, без его органов чувств, а их у него явно больше шести, наша прогулка была бы точно такой же, какой была вчера и какой будет завтра, и я не узнал бы ничего о том, что творится рядом, и вернулся бы домой с пустыми руками.
Поначалу я думал, что открытия Убака происходят по воле случая, что он случайно набредает на что-то интересное. Но эти случаи случались слишком часто. Тогда я, не видящий ничего особенного вокруг, не приспособленный к лугам и горам, как олень к центру города, я стал приглядываться к антеннам Убака, стал пробовать ими пользоваться. Если его поведение изменилось, если он старательно занят неведомой находкой, я тоже начинаю приглядываться, всматриваться и вдруг замечаю – вдалеке появляется скачущая лань или другое какое-нибудь чудо из тех, что до этого я не замечал. Чаще всего это какое-нибудь животное, сильное, мощное, оно настороже, начеку. Вот тоже магнитная аномалия: кто кого должен здесь бояться? Теперь мне случается что-то замечать вместе с Убаком, одновременно с ним, в том же правильном направлении, и, получая эти замечательные награды, я захотел снова стать своим среди этих лугов и гор, знать то, что знали мои предки, и то, что утратили мы, постепенно отвлекаясь и развлекаясь.
До моих прогулок с Убаком я считал, что брожу в одиночку по лесу или в горах, а вернувшись и не найдя человека, который хотел бы меня послушать, громко кричал об одиночестве. Один в целом мире! На самом деле, и это тоже мне открыл Убак, тысячи существ видели меня, рассматривали, давали мне пройти. И каких только сцен не разыгрывал рядом со мной Убак с представителями в перьях, в шерсти или с хлорофиллом: дипломатия, борьба, соблазнение, встреча, разговор, поучение, предостережение, страх, восторг, порождение, убийство, начало и завершение. Я не замечал обитателей этой тишины, Убак сдернул с меня повязку, и я, хотя бы в самой малой степени, стал их замечать, из слепца превратился в смотрящего, а иногда даже в видящего. Убак, который владеет природным языком, помог мне прочитать разные истории, показал, как взяться за дело, чтобы то, что я посчитал декорацией, стало бьющей ключом жизнью. Достаточно остановиться, отвлечься от самого себя, разбудить свои органы чувств, открыть все поры – не так уж сложно открыть к себе доступ, но мы теперь этого не умеем.
Среди лиственниц Валь-Вени (думаю, что Убаку не нужен итальянский) и среди утесов массива Бож Убак общается с окружающим миром. Он вслушивается, внюхивается, трется, царапает, карабкается. Он буквально всем телом вникает в кишение жизни, в ее извилины, он ими проникается.
Мы, люди, постепенно, по мере своих выборов, поставили зрение превыше всех остальных своих органов чувств и тем самым сделали шаг назад. Морды у нас превратились в небольшой нос, который и теперь предпочитаем прятать, мы с опаской прикасаемся к чистой здоровой пыли и спешим вымыть наши боязливые руки, мы пастеризовали наш вкус, опьяняем себя грохотом, отказавшись от улавливания шелестов, но зато мы дорожим ресницами и все, что можем, сравниваем с глазами. Этот выбор, возможно, сделал привлекательнее наши мордашки, но он отдалил нас от окружающего, потому что зрение – и в этом его слабая сторона – нуждается в расстоянии и его требует.
Убак мне показывает, насколько полноценнее погружение. Он ощупывает мордой землю, уши у него в грязи, бока, которыми он повсюду трется, рассказывают ему чудеса о страхе, о смерти, о ведьминских кругах. Я отличаю только запах розы от запаха тины, слышу только тишину или шум, вижу только то, что на виду. Как бы мне хотелось узнать его грамматику нюансов! Я надеюсь, что моя человеческая любовь, которой я окружаю Убака, мои старания и моя помощь не лишают его присущих ему знаний и умений.
Наши с Убаком прогулки прижимают меня к земле и напоминают о моем настоящем месте: я живущий среди многих других живущих. И это большая честь. Они равняют меня с землей, небом, с застенчивыми деревьями, они сближают меня с дикарями, пачкают мне волосы, царапают кожу, рвут штаны. «Мы не дикари», – утверждает просвещенный народ. Если бы они только догадывались, эти люди!
В Лионе, на улице Пьоншон, в доме № 29, на пятом этаже живет Дуна, мама Матильды. Убак любит ее навещать, здесь можно делать почти все что хочешь – царапать паркет, обсыпаться мукой и объедаться крендельками. Если Убак дает нам понять, что не прочь подышать свежим воздухом, мы входим в лифт, нажимаем на 0, и я убираю его хвост, который, похоже, только и мечтает, чтобы его прищемило дверью. А потом Убак скользит по искусственному мрамору к входной двери, и мы оказываемся в небольшом скверике прямо возле дома. Здесь слышен шум машин, есть несколько платанов с тугой листвой, кустики не больше носового платка, немножко травы и четырехугольник со стружкой, где собакам позволено облегчаться и куда они никогда не заглядывают. Здешняя природа-затворница выглядит
