Его запах после дождя - Седрик Сапен-Дефур
Я всегда удивляюсь и, надо сказать, не без радости, смешанной с легкой тревогой, тому, что минуты свободы и тишины на природе до сих пор пребывают бесплатными. Придет день, и народ с биткоинами все же раскусит, что они-то и есть самые ценные ценности.
Вот так мы и бродили с Убаком по горам или берегам речек, бывало, что и под дождем, если вдруг так случалось; веселились вместе, смывая с себя докуку будней, которая налипла у нас на кожу, и становились защищеннее. До чего же здорово полностью от всего освободиться благодаря близости лохматого друга, это какая-то магия, и почему так происходит, я до конца до сих пор не понял: рядом с тобой другой, и он тебе помогает с особой полнотой ощутить одиночество, которое, как ты потом понимаешь, ты делишь вместе с ним. Делать нечего, только шагать, сосредоточенно занимаясь следующим шагом, жизнь, она вот, с тобой рядом, но есть и помехи: любопытные соседи, распоряжения школьного начальства, стоимость зимних шин. Я желаю каждому ознакомиться с географией блужданий, под рукой ощущаешь бегущее время, мысли обходятся без слов, появляются ответы на проклятые вопросы, которые вечно подбрасывает нам жизнь, и – вот ведь неожиданное колдовство – по возвращении воспоминание о недавней прогулке приглашает еще раз пробежать по тем же местам еще более легким шагом. Было бы все то же самое, если бы я бродил один, без моего пса, без моей лакмусовой бумажки? Чтобы узнать это, мне нужно вернуться туда сейчас…
После нескольких гектометров из уважения к Убаку, который тоже имеет право на свой внутренний разговор, я умолкаю. Уф. Наступает следующий, тоже очень хороший этап взаимного сосуществования – молчаливый. Что надежнее молчания объединяет души? Мы, люди, не слишком любим молчание, не очень умеем пользоваться его возможностями, не знаем, как с ним обращаться. Конец – вот что в первую очередь мы ощущаем в молчании, и, чтобы его отсрочить, начинаем болтать, и, возможно, болтовня эта нам даже приятна, но любая длительная отсрочка требует немало сил. И поэтому так приятно необременительное присутствие собаки. Вы молчите, а собака на вас не в обиде, она не приписывает молчание скуке, плохому самочувствию или вашему плохому отношению, грозящему разрывом. Возможность молчать, будучи вместе, – тоже одно из несказанных удовольствий в общей жизни с собакой. В день, когда какой-нибудь сумасшедший ученый необыкновенной хитростью осчастливит собак речью, нас с Убаком уже не будет на этом свете, и, конечно, к лучшему, потому что из обращения исчезнут молчаливые мысли. Мы молчим, но сквозь оболочку, одновременно плотную и неплотную, проникает журчание реки или веселый шум лионского парка, рождая в нас что-то вроде смутных мечтаний. Шагая в молчании, сами того не подозревая, мы без ладана достигаем молитвенной медитации. Потом Убак лает, заметив черного дрозда, и оболочка разлетается, как мыльный пузырь.
Прежде чем повернуть назад или замкнуть круг, мы обязательно делаем остановку. Она может длиться довольно долго, потому что бездействие нисколько не затруднительно для Убака. Мы усаживаемся, наши головы сближаются, и, хотя я твердо убежден, что собакам совершенно безразличны прекрасные виды, мы погружаемся в созерцание горизонта, что в горах не такое уж частое зрелище. Я даю ему попить, он забрызгивает меня из-за поспешности, а потом лижет в щеку из благодарности, и мне это очень нравится, но я говорю: «Фу!» Рассвет или закат очень подходят для такой минуты, а Каменная Россыпь просто создана для нее. Над волнистым хребтом быстро поднимается или за него быстро скатывается солнце, которое мы привыкли видеть неподвижным, окруженным сияющим ореолом, а оно нам напоминает, что вот так же быстро проходит жизнь. Я говорю Убаку: «Ты видел эту красоту?» – и тут же вспоминаю, что терпеть не мог в детстве, когда взрослые своими суждениями о горизонте запирали меня в своей эстетике, и снова замолкаю. Хотя теперь мне кажется, что упоминание о всемогуществе красоты никогда не может быть неуместным.
Прежде чем надолго умолкнуть, я поворачиваюсь к Убаку и говорю ему, что он мой балансир, мне нравится говорить ему: «Ты мой балансир». Желание выглядеть лучше, иллюзии накреняют тебя, и замечаешь это далеко не сразу, приходится выправляться, и дается это с большим трудом. Во взгляде Убака я сразу читаю, в равновесии ли я или дал крен, очень ценно, когда с тобой рядом такой непогрешимый помощник.
Момент сверки, он очень значимый, духовный, но при этом он вне религии и целиком из нашей житейской жизни; очень редко бывает, когда что-то глубоко духовное не имеет отношения к церкви. Убак вежливо выжидает, а потом все с тем же всепонимающим видом возвращается к изучению сосновых бочек, а потом принимается методично помечать свою обширную территорию. Я его спрашивал, почему бы ему не избавиться от своего запаса за один раз, неужели не интереснее гулять без постоянных остановок ради нескольких капелек? Но он предпочитает частые остановки. (Я приму твердое решение больше не докучать Убаку этой темой несколько позже, когда сам, как каждый стареющий мальчик, отправлюсь к урологу, чтобы узнать блестящий результат моего анализа крови на ПСА[59], а уролог без всякого предупреждения попросит: «Расскажите мне о вашем мочеиспускании». И вот тогда я, конечно, еще и немного позавидую надежности сфинктеров Убака.)
Иногда Убак идет рядом со мной как приклеенный, его большая голова прислонена к моему бедру. Иногда в его дружеские чувства проникает малая толика корысти – он почувствовал в одном из моих карманов запах лежащего там бутерброда. И вот в тысячный раз начинается танец взглядов: мы уселись рядом, голова к голове, я берусь за сокровище, я от него откусываю кусочек, глядя прямо перед собой, но знаю – за мной следят, и я перестаю жевать и кошусь уголком глаза. Убак мгновенно отворачивается, словно ничего и не было, и делает вид, что интересуется только облаками в небе, но как только я подношу бутерброд ко рту, он снова искоса на меня посматривает. Мы повторяем эту игру несколько раз. Я предлагаю ему кусок огурца, но он его выплевывает. Кусочек хлеба – он его съедает. Кусочек сыра – вот теперь он в восторге, паренек умеет сообщить мне об этом своими большими круглыми глазами. Каждый раз он одерживает победу, пользуясь моей добротой, каждый раз участвует в празднике, но игра в неуверенность, в неизвестность что-то общему празднику прибавляет.
XVI
Июнь, вечер, и вдруг Убак наотрез отказывается спать в доме.
Такого не было никогда. Обычно наше чудо из чудес бдительности любит спать в нижней комнате у входа. В этот вечер ни о какой комнате не могло быть и речи. Убак улегся на краю террасы, подальше от стен, вдали от каштана, вдали от людей. Я позвал его обратно, он не обратил на меня внимания. Я решил, что в доме ему жарко. Этой самой ночью землю тряхнуло, мы с Матильдой проснулись, и я выглянул наружу – Убак совершенно спокойно спал. «2,6 по шкале Рихтера», сообщила нам поутру газета Le Dauphiné libéré. Баллов, конечно, немного, но внутри дома и этого достаточно. А поскольку Убак знал не понаслышке о наших талантах каменщиков, то, разумеется, у него были кое-какие сомнения относительно прочности нашего жилища. Три года спустя, после сотен ночей, снова проведенных в нижней
