Физическое воспитание - Росарио Вильяхос
Через две недели после того как Каталина сходила постричься, она стала урод уродом. Подходя к зеркалу, она каждый раз чуть не плакала и гадала, скоро ли отрастут волосы. Когда мама, глядя на ее страдания, повторяла: «А я тебе говорила», – Каталина вспоминала сказку про девочку-мотылька, и ждать становилось легче. Но прямо сейчас она, наоборот, предпочла бы оказаться обритой наголо и снова чувствовать, что она урод уродом, пусть даже у нее нет крыльев, чтобы вылететь в окошко.
Из всех частей, из которых состоит нога, колено, наверное, самая невинная, думает Каталина. Она вспоминает, как часто ее колени в детстве бывали обнажены – не просто не прикрыты одеждой, а ободраны и расцарапаны из-за того, что она маленькая вечно по-дурацки падала. Она столько времени не бегала и даже не выходила гулять, что достаточно было пробежаться пару раз туда-сюда – и она шлепалась на землю. Колено – это же просто сустав, так? Но сейчас ей кажется, что это нечто большее, хотя бы потому, что водитель почти не убирает руку с ее колена – будто забыл, где рычаг коробки передач, а где коленная чашечка Каталины. Она и не задумывалась о своей коленке, пока кто-то другой не придал ей смысл своей рукой. Своей волей.
Мужчина снова оглядывает ее с головы до ног и задерживает взгляд на вещах, которые она прижимает к груди. Он убирает руку с ее колена, хватает рюкзак и толстовку и швыряет их на заднее сиденье.
– И не ограблю я тебя, – с хохотом говорит он, увидев, как она вздрогнула.
Мужчина на несколько секунд возвращает глаза на дорогу, качая головой в ответ на какой-то незаданный вопрос, а потом снова глядит на Каталину все с той же полуулыбкой. Он заново ее исследует, приглядываясь к деталям, – может, пытается угадать ее возраст или понять, как такая юная девушка решилась ловить попутку, в наши-то времена. Каталина пытается посмотреть на себя его глазами. Высокая, с каштановыми волосами неопределенного оттенка, еще более непослушными, чем обычно, наверное, из-за дорожной пыли. Под мохнатыми бровями – темные глаза, круглые, как у брошенного щеночка. Нос большой, это да, но он хотя бы прямой; вот если бы она родилась с клювом, это была бы драма, только другая, с отчетливой целью: накопить на операцию, чтобы его уменьшить, привести к стандартному виду, сошлифовать кусок кости, чтобы мир перестал ее терзать. Тонкие губы – одна из тех частей тела, которые ей в себе нравятся; ей кажется, они выглядят аристократично. Острый подбородок. Длинная шея, торчащие ключицы… Взгляд мужчины задерживается на уровне ее груди, и Каталина радуется, что носит теперь более свободные футболки, чем несколькими месяцами раньше, хоть мама и говорит, что она выглядит как клоун.
С первого года средней школы, когда у нее случился скачок роста, пришли месячные и взрослые стали говорить, что она теперь «настоящая маленькая женщина», грудь и бедра у Каталины расширяются, как вселенная, в которой она живет, а под мышками растут короткие черные волосы, заметно гуще, чем усики у Паблито. Она почти одного роста с братом, несмотря на разницу в возрасте, причем у нее тоже есть усики, только мама сразу, как они стали появляться, научила их мазать обесцвечивающим кремом. Ноги у нее такие длинные, что она уже не может дотянуться до пола двумя руками, не сгибая свои невинные коленки, а соски у нее набухли пуговками и немного потемнели, отмечая ту область плоти, которая чувствительно реагирует даже на прикосновение мочалкой. Каталина пытается их игнорировать, она не хочет признавать, что ее грудь выдается вперед и на торсе, и в этой расширяющейся вселенной. Иногда ей больно дотрагиваться до сосков, а смотреть на них больно всегда, так что она их не трогает, и не смотрит на них, и не смотрит на себя. Особенно после того как круглые сутки слушала о том, что случилось с грудью тех трех девочек (им сейчас было бы столько же лет, сколько Каталине, и тела у них были бы похожи на тело Каталины), которых сначала уничтожили, а потом выставили на обозрение по частям. Насмотревшись репортажей, перед сном Каталина мучилась горячечным бредом.
Иногда она задумывается о другой девушке, той, которая пропала из клиники среди ночи: было ли ей тоже больно водить по груди мочалкой; было ли ей неприятно само слово «сосок» после тысячу раз слышанных дурацких шуток про сосиски и тиски, которые всякий раз заканчивались тем, что кто-то из мальчишек щипал ее за грудь; отказалась ли она от еды потому, что хотела невесомое, нематериальное, лучистое тело, такое, чтобы родителям не надо было из-за него волноваться, такое, что не стало бы продолжать род без их дозволения, содержащее так мало калорий, что даже наркоз не понадобился бы, – или же она только пыталась перейти грань. Когда достигаешь заветной цели и получаешь идеальное тело, остается только преодолеть границу, еще на шаг приблизиться к Ничему и самым гнусным способом вернуть себе то, что раньше было твоим, понемногу его мучая и убивая. Суицид в замедленной съемке, выставленный на всеобщее обозрение в прямом эфире, с помощью обычных весов и при соучастии равнодушного общества. «Вы хотели, чтобы я была худая, так вот вам мои кости», – должна была внутренне кричать та девушка (так кажется Каталине). Мама никогда не переходила грань, но Каталина опасается, что рано или поздно до этого дойдет. Она часто вспоминает, что говорилось в газетной вырезке о той девушке. Сотрудники клиники придерживались версии, что она сбежала. И при этом забыла свои очки. И перелезла двухметровую стену. Прочитав уделенный девушке короткий абзац (никаких телепередач с трупом, которые крутили бы целыми днями, никаких анонсов перед новостями), Каталина представила, как та со своим зрением минус восемь диоптрий пытается разглядеть фары машин или наугад ищет среди прохожих человека, который вызвался бы ей помочь, который защитил бы ее от тех, кто уверяет, что больше всех ее любит. А потом ей кажется, будто какая-то девушка бежит ей навстречу, но она тут же падает духом, когда оказывается, что это всего лишь ее отражение в окне бензоколонки. После минутного разочарования она сдается и наконец примиряется сама с собой – и так она в первый раз принимает помощь от собственного тела. Каталина придумывает такую фантазию, потому что предпочитает верить, что девушка действительно сбежала, спрыгнув с двухметровой стены. В своем внутреннем лексиконе она зовет ее девушкой-мотыльком.
Каталина больше никогда в жизни не хочет прыгать ни с какой стены или ограды, но еще меньше хочет, чтобы ее ранили или положили под наркоз, а главное – не хочет снова чувствовать под ложечкой эту вину после всего, что папа с мамой для нее сделали и о чем любят напоминать: породили ее на свет, кормили, одевали,
