Горошины - Эдуард Дипнер
***
Следующий день был отдан рыбалке. В этом месте река, поворачивая влево, явила всё своё разнообразие – рукава-протоки, небольшие плесы и перекаты. Мелкий хариус живет на шиверах. На самой тонкой леске без грузил по течению пускается искусственная муха. Это человеческий волос, скрученный на маленьком крючке. Лучше всего идет для этого волос, взятый с интимного места, он не намокает, и наибольшим успехом пользовались мои волосы, ярко золотистого цвета. Хариус выскакивает из воды навстречу течению, хватает мушку, укалывается о крючок и тут же выплевывает мушку. Мгновением раньше нужно подсечь, и тогда серенькая рыбка в ладонь длиной повисает на крючке. Сами понимаете, это большое искусство. У меня это получалось плохо, я опаздывал с подсечкой. А лучше всех получалось у Алика, он был моторный, пружинный. И я пошел на серьезную мужскую рыбалку – добывать тайменя. Протока была глубокой и широкой, с плавным течением. Здесь должен быть таймень. Я выбрал саму лучшую из моих блесен и закинул ее спиннингом. Раз, другой, третий. На четвертый раз блесна зацепилась за что-то. Я дернул слегка. Блесна прочно сидела, видимо, в какой-то коряге. Моя лучшая блесна! Я сделал шаг назад и рванул что было мочи. Спиннинг изогнулся дугой, и в этот момент! Огромная рыбина взвилась свечой в воздух! От неожиданности я отпустил катушку, и она крутнулась несколько раз. Лихорадочно я крутил катушку, выбирая слабину. Увы! Леска пришла пустой. И без моей лучшей блесны. Какая обида! Триумф был совсем рядом! Потом я утешал себя: такого громадного тайменя, не случись со мной промашки, я не сумел бы вытянуть, не хватило бы опыта, уж очень сильны и быстры эти жители горных рек. Впрочем, в утешение, я всё-таки выудил таймешку, небольшого, в полтора кило весом.
Мы плыли по Убе уже три дня и не встретили ни одной живой человеческой души. На четвертый день справа показалось село. Мы пристали к берегу – запастись молоком, картошкой, хлебом. От вкусного карагужихинского хлеба остались лишь сухие корки. Село – шесть рубленых домов, почему-то далеко друг от друга отстоявших, не как в обычной русской деревне, жило неторопливой жизнью. В огородах копались склоненные женщины в темных платках, близ леса пасла стадо белобоких коров девчонка с хворостиной. На наши приветствия женщины не отвечали, молча отворачивались. И ни одного мужика во всей деревне. Удалось разговорить лишь двух девчонок, лускавших семечки на лавке у реки.
– Мужики-то наши? – круто напирая на о, сообщила нам та, что побойчее. – А тамотко оне. Ужо третий день. – и она показала на другой берег, за реку. – Отдых оне собе от нас, от баб сорудили. А что наши бабы вас-от не привечают, то оне сябе блюдут. Как до мужиков-от наших добраться? Та вот у реки челнок стоить.
Разлапистая низкая изба стояла метрах в сотне от реки, и там, в избе гудели мужские голоса. Мне пришлось нагнуться в пояс, чтобы не задеть низкую притолоку и мне в лицо шибануло крепким духом мужицкого пота, мёда и браги. Я поклонился:
– Поклон честной компании.
– Чо надо-то? – вызверился на меня тот, что сидел во главе стола, лохматый, густо заросший бородой.
– Да вот, плыли мимо, решили заглянуть…
– Ну и проваливай дале, мы нонче гостей не звали, – отрезал лохматый.
И тогда я вытащил из кармана и выставил на стол бутылку водки – бесценную российскую валюту, решавшую всегда все проблемы. У нас было с собой. За мной протиснулся Гриша и выставил еще одну. Появление бутылок изменило ситуацию.
– Ну, так что, – примиренчески сказал лохматый мужик, – сидайте, ли чо. Не побрезгуйте нашим.
Нам поставили по кружке сомнительной чистоты и налили их доверху медовухой. Медовуха была густой, остро пахла хмелем и начисто отключала ноги. Мужик протянул мне деревянную тарелку с нарезанной рыбой.
– Харюс наш, дюже скусный, с душком.
Я положил в рот кусок… и не смог проглотить, это была тухлятина, невозможная, вонючая. Выплюнуть? Это было бы верхом невоспитанности. Проглотить? Меня вот-вот вывернет наизнанку. Я знаками и всем видом показал сидящему рядом Алику, что есть этого харюса нельзя. Я закрыл глаза, собрал все свои силы. И проглотил, запив добрым глотком медовухи. После второй кружки медовухи мы поняли, с какими сердечными людьми мы сидим за столом. Наша водка быстро убывала, и завязался уважительный, дружеский разговор. Село было старообрядческое. Староверы из Расеи- матушки поселились здесь, в глухой тайге невесть когда, наверное, со времени царя Алексея Михайловича и патриарха Никона. Вот и живут здесь уже триста лет, ни паспортов, ни власти не зная, зовутся старинными русскими именами, только вот зачастили к ним комисары разные, чо хочут от нас не знамо. Беда прямо! Живем, никого не трогаем – и на тебе!
Воссоединение сельской общины произошло на следующий день. Очень благочинно, без всяких там объятий и прочих нежностей. Нас оделили огурцами и медом, хлебом и картошкой. Только вот как расплатиться за это благодеяние? Водка у нас была на исходе, денег староверы не признавали, грешное это дело, и с внешним миром расплачивались натурой – медом, орехами, рыбой, творогом, однако Евдоким, который лохматый, шепнул мне доверительно, что у Ферапонта, что Глафирин мужик, зашито, еще царской чеканки. Дары староверов мы отработали добросовестно, своим трудом. Взялись скосить заливной луг. Виталька знал эту науку, подучил нас, и мы вчетвером, мокрые от пота и счастливые от благостной работы, накосили за полдня на добрую копну. Нас благодарили женщины. Уж больно обленились мужики местные, окромя рыбалки ничо делать не хотят.
Мы отплывали поутру. Легкий утренний туман стоял над водой, и гудели счастливой усталостью после косьбы наши руки. К полудню впереди послышался рев очередного убинского порога. Староверы называли его сусеком.
“Это значит, крышка есть, а дна нет”, – прокомментировал остроумный Алик. Но нам с Виталькой было не до шуток. Белая от пены вода бесновалась среди округлых валунов. Решаемся, была-не-была, пройти порог вдвоем с Виталькой! Мы выгрузили на берег вещи, слабаков и гребями вывели плот на середину, на стрежень – главную струю реки, все быстрее, все стремительнее. Мы подняли бесполезные греби, побелевшие пальцы вцепились в стойки, глаза не могут оторваться от несущегося навстречу ревущего, грохочущего пенистого месива. Боже мой! С берега всё казалось не так страшно, а здесь, в сердце порога – двухметровые стоячие волны, мы с головы до ног мокрые от пенных брызг. Но плот – на главной струе, нас вынесет! Со сказочной скоростью
