Горошины - Эдуард Дипнер
– До нас, в Карагужиху? На рыбалку? Та, какие билеты? Сидайте на любую платформу.
Паровозик лихо, по-мальчишески свистнул, выпустил по-взрослому облако пара, нетерпеливо заерзал колесами и, набирая скорость, покатил навстречу нашей рыболовной, плотогонной мечте.
Фара на лбу паровозика прорубает световой туннель среди обступивших черных великанов.
Они снисходительно поглядывают на суетливую мелкоту, ползущую у их подножий, с величавым достоинством помахивают нам тяжелыми руками ветвей. Дорога сворачивает, загибается плавно, и трудолюбивый паровозик задорно свистит, настойчиво карабкается на подъем. Я сижу, прислонившись спиной к стойке платформы, плыву в полусне в мерном постукивании колес, в завораживающем кружении елей.
В Карагужиху мы прибыли рано утром. Деревня еще спала, в плотном тумане гасли, тонули звуки. Только где-то рядом негромко пересчитывала камешки река. Мы постучались в окно крайней избы. Лохматый со сна мужик в накинутой телогрейке вышел на крыльцо.
– Вас Ермолай Палычем зовут? – робко спросил Гриша.
– Ермолай Петровичем, – поправил мужик. – А вы откуль будете? Ну, заходьте в избу. Так значица, городские будете, – с сомнением оглядел Ермолай Алика и Ларису. – А топоры-то у вас хоть есть? Аль не боитесь? Уба-река-то у нас с норовом. И тонут, случай, которые раззявы. Более что дожди добрые прошли, вода ноне высокая. Ну, Бог вам в помощь. Значица так: тута, в Карагужихе вам леса для плота не найти. Повырубили уже всё. Так вы тропкой, тропкой по бережку, верст семь але восемь. Тама распадок будет, тама сухостою вы и найдете. И черемуха тама добрая растет. Вицы-то вязать сумеете али как? Ну-ну. Хлеб-от? В Карагужихе у нас пекарня добрая, на всю округу славится. Как от меня выйдете, на левую руку третий дом.
Искусство вязки плота мы постигали на месте, под техническим руководством Гриши. Шесть семиметровых бревен из сухостойной, звонкой сосны связывались попарно вицами – хитрыми, с петлей-удавкой, хомутами из тонких, в палец, гибкими ветками черемухи. Очищенные от пахучей коры, они были голыми и скользкими, легко затягивались в узлы. Мы с Виталькой увлеченно работали топорами, валили сосны, делили из на бревна, тащили очищенные от смолистой коры стволы волоком к реке, спускали с берега, и они послушно колыхались на убинской воде. На передке плота и на корме ладились опоры под греби – длиннющие весла с лопастями. Многими поколениями отточенное народное творчество.
Первая ночевка в пути. Неяркое местное солнце быстро-быстро проглотили обступившие горы, оно бессильно посылает из-за этих гор прощальные лучи, и на угасающем, остывающем небе черной тушью нарисована неровная зубчатая цепь. А с другого берега реки черной кошкой крадется ночь. Она гасит отблески реки, одевает в темный бархат деревья, кусты, и мы сидим в кольце колеблющегося света костра. На перекладине над костром в котелке булькает варево – картошка с тушенкой из консервов. И всю ночь будет нам петь незамысловатую песню река, бесконечно пересчитывающая свое богатство – округлые речные камешки. Пламя костра бросает на лица моих товарищей неровные блики, их лица странно и таинственно меняются, и мы молчим, чтобы не нарушить очарование этой придуманной нами тайны.
Мы отплыли на следующий день. Перед отплытием мы окрестили наш корабль, назвав его «Арго», как у древнегреческого Ясона, и подняв на мачте посреди плота флаг аргонавтов – треугольный, белый, с красным цветком, его специально сшила для этого случая Лариса. Я, конечно, стоял на носовой греби, отгребая от берега, ведя плот на стрежень, и река подхватила и понесла наш плотик. Течение в этом месте было не быстрым и не медленным, то что надо, лесистые берега проплывали, оставались сзади, детский восторг охватил нас, и даже воспитанный Алик исполнил на середине плота танец дикаря. Мы чувствовали себя дикарями, свободными от пут и условностей цивилизации, мы вернулись в детство, и я проморгал, поздно заметил лоб округлого камня прямо на пути. Поздно спохватившись, я лихорадочно отгребал, отворачивал плот, не успел, и валун глухо стукнул нас в левый борт, накренив наш Арго так, что Алик чуть не свалился за борт. Но наш плот только огрызнулся и поплыл дальше. И ни одна вица не ослабла! Ура! – закричали мы.
– Ура-то ура, – тоном сурового наставника заметил Гриша, – нужно быть внимательнее, и не отвлекайте
Германа своими дурацкими шуточками.
Мы, как расшалившиеся дети, примолкли. А впереди по курсу послышался шум. Чем дальше мы плыли, тем громче становился шум, переходя в рёв дикого зверя. Мы с Виталькой причалили плот к берегу и пошли вперед, посмотреть. Порог назывался «Ворота». Резко стиснутая подступившими горами, река ускоряла течение и низвергалась водопадом в эти ворота, разбиваясь о лоб огромного валуна прямо посреди потока. Я представил, как река бросает наш хлипкий плотик на валун, как он рассыпается по бревнышку, и мы решаем: снимаем с плота всю нашу поклажу, прочно принайтовливаем греби и пускаем нашего Арго в свободное плавание. Ну, разобьется на пороге – выловим и соберем заново. И оттолкнули его от берега.
Наш плот, наш умный Арго быстро набрал скорость, лихо прошел по крутому водному склону, затем свернул вправо от камня, накренившись, скользнул по протоке и победно закачался на спокойной воде за порогом. Мы с Виталькой бросились в воду и притянули к берегу беглеца.
Итак, вперед, к новым приключениям! Река вела себя как истинная женщина, капризная и непредсказуемая. Сразу за порогом она разлилась широким плёсом, и плот еде двигался в неподвижной, застывшей воде. А за плёсом она разделилась рукавами и шумела перекатами-шиверами, наш Арго плотно садился брюхом на эти шивера, и приходилось соскакивать в журчливую, озорную воду, тащить плот волоком. Легкий ветерок, спустившийся с гор, сорвал влажную обложную пелену, застилавшую всё вокруг, и горное солнце ярким факелом зажглось на густо-синем небе, нестерпимо сверкая в реке, обжигая наши городские плечи. Сказочный первобытный мир, хрустально-чистый, сияющий чисто вымытыми красками, пахнувший нагретой хвоей, разнотравьем берегов и пронзительной свежестью реки, окружал нас, перехватывал дыханье от восторга. Вот так бы плыть и плыть, не замечая времени, любуясь неистощимой изменчивостью
