Ночь между июлем и августом - Дарья Золотова
На последней фразе её хилый голосок поднабирает мощи, твердеет — и тут же рассыпается брызгами всхлипов.
Она плачет, вода течёт. Вода течёт сильнее, потом — ещё сильнее. Тиме становится так неловко, что он отворачивается к стене, затыкает ухо краем подушки и пытается заполнить весь свой слух сопением.
09:20
Они снова за столом, друг напротив друга. Тима допивает кофе, она — уже выпила, гоняет ложку по пустому стакану. Тима привстаёт с чашкой в руке, хочет идти к мойке.
— Не надо, — говорит она. — Я помою. Я вообще у тебя всю кухню помыла, ты заметил?
— Зачем? — говорит Тима. — Я уезжаю же.
— А тебе не стыдно перед теми, кто будет разбирать твои залежи говна? — И вдруг наносит совсем уж подлый удар. — А ещё удивляешься, почему у тебя нет секса.
— А ещё удивляешься, почему у тебя нет парня, — бурчит Тима, сам наспех споласкивает чашку, подчёркнуто плохо. — Душнила.
09:45
Они в метро, посреди людских потоков — у Тимы два чемодана и гигантский, в пол-Тимы ростом, рюкзак оттягивает плечи. У неё — сумочка. Помада размазалась за края губного контура, попала на зубы, залезла в щербинку. Тима смотрит на неё и не знает, что ей сказать, да и нужно ли что-то.
Милая моя, взял бы я тебя…
— Как тебя зовут? — спрашивает она вдруг, глядит — прямо, но куда-то над его глазами.
…но там, в краю далёком, чужая мне не нужна. Тима так удивлён, что мысленно попёрхивается песенкой.
— Просто, — поясняет она, — там же нет имён, а вчера мы не познакомились как-то…
— Ну Тима, — говорит Тима.
— Я Лера, — говорит она и, не прощаясь, шагает в подъехавший поезд. Это, видимо, и было — её прощание. Тима смотрит, как теряется её спина в чёрной куртке среди десятков таких же чёрных спин, перемешивается людская каша.
Он дожидается своего поезда — ему в другую сторону, — едет и думает: а как же звали ту девочку с олимпиады, не Лера ли? Дурацкая мысль, да и откуда ему было знать тогда. А если бы он, мелкий, тогда подошёл к ней и… Может, не бродили бы они по приложениям, пытаясь найти то, не знаю что?
Тима заходит в приложение и удаляет диалог с ней. Потом заходит в ленту, смотрит в изгибы губ, вырезы блузок, чёрную пустоту анкет без фотографий. Лайкает всех, всех, всех.
В праздник, после работы
Обон (яп. お盆), или Бон (яп. 盆), — японский трёхдневный праздник поминовения усопших. Согласно традиции считается, что в это время года души усопших возвращаются к живым и посещают своих родных. <…> Несмотря на то что Обон не является государственным праздником, многие компании закрывают свои офисы на эти три дня, и работники возвращаются в свой родной дом…
Википедия
— Ты когда-нибудь видела призрака?
На этот вопрос Хироко отреагировала столь же невыразительно, как если бы муж спросил её, что сегодня на ужин.
— Говорят, они приходят на Обон.
— Это не ответ.
Хироко склонила гладко причёсанную голову к правому плечу.
— Я сказала — «говорят».
Из этих слов Сайто мог сделать только следующий вывод: нет, не видела.
Какая-то часть его ждала, что жена сейчас примется расспрашивать, чем же было вызвано столь странное любопытство с его стороны. Неужели он… Но Хироко молчала, помешивая лапшу, уже начавшую утрачивать свою природную хрусткую хрупкость, с сосредоточенностью шеф-повара из хорошего ресторана, а не домохозяйки.
Когда Сайто встретил Хироко тринадцать лет назад, у неё была кожа исключительной белизны, как у красавиц со старинных гравюр, и нежные руки с длинными пальцами. Теперь фарфор её кожи пошёл от времени трещинками-морщинками, а пальцы огрубели от постоянной возни с водой и казались куда короче, потому что ногти она стригла под корень. И всё-таки лицо у неё было почти прежнее и выражение лица — совершенно то же, таинственно-отстранённое, как бы говорящее «я кое-что знаю, но тебе не скажу», — тогда, в начале знакомства, это привлекало, как любая загадка, но уже через несколько месяцев в браке начало раздражать. Намёки и недоговорки под стать невесте, а не жене, и Сайто казалось иногда, что её молчание незримым третьим сидит с ними за одним столом и отделяет их тела друг от друга в постели.
Потому и он ничего не стал говорить ей — а рассказать хотелось. Сегодня, в канун первого дня Обона, Сайто впервые в жизни увидел призрака.
Более всего поражало, впрочем, не само это, а два определённых обстоятельства. Во-первых, это был призрак его матери. Во-вторых, мать его была жива.
Сайто знал это доподлинно, поскольку как раз беседовал с ней по телефону, когда, едва войдя в дом, увидел её фигуру парящей под потолком. Парила она по необходимости, ибо, как и у любого призрака, у неё не было ног.
— …так ты не приедешь? — спросил голос матери у него в ухе. Губы на неподвижном лице призрака оставались неподвижны.
— Прости, мам. Нам опять не дают выходных на Обон, — чужим голосом выговорил Сайто, не сводя с призрака глаз. Потом он моргнул и прижмурился на некоторое время. Призрак продолжал быть. — Я уже дома, перезвоню.
Он медленно отвёл руку с телефоном от виска, по- прежнему приклеенный к призраку взглядом.
— Неудачник, — потусторонне-протяжным голосом сказал призрак. — Ты плохой сын. И к тому же неудачник.
Сайто не знал, что принято делать, когда к тебе обращается призрак, не говоря уж о тех случаях, когда он прямо тебя оскорбляет. Потому он просто застыл, надеясь, что видение исчезнет, не получив желаемого отклика, подобно бездомному попрошайке или бродячей собаке.
— Если бы у тебя была работа поприличнее, — безжалостно продолжал призрак, — ты смог бы приехать к нам на Обон. А если бы ты любил семью, ты нашёл бы работу поприличнее. Какой же ты неудачник.
Потом призрак развернулся и медленно вплыл в стену, оставив Сайто оторопело разглядывать обои.
И всё же что это было, что именно он видел? Не мог же это в самом деле быть призрак его матери. А впрочем, он слышал или читал что-то о случаях, когда в виде призраков являлись души живых людей, потому что их одолевали слишком сильные эмоции, которые они по какой-то причине не могли прямо проявить.
