Высохшее сердце - Абдулразак Гурна
В рассказах мистера Мгени иногда случались внезапные повороты, и я кивнул, чтобы проверить, куда мы теперь направляемся.
— Раньше я не замечал в ней особого великолепия, — сказал я. — Вы имеете в виду корпуса?
— Я говорю не о том, что она великолепно выглядит, а скорее про саму идею — места, где лечат больных. Ты скажешь: так разве не для того и существуют больницы, чтобы лечить больных? Да, но знаешь ли ты, что впервые она открылась тысячу лет назад? Я не шучу, — сказал мистер Мгени, когда я усмехнулся такому неожиданному переключению. — Что делали наши с тобой дедушки, если заболевали тысячу лет назад? Небось ложились в постель, и стонали, и звали шейха почитать над ними молитвы, пока они ждут, когда придет Азраил и выполнит свою работу, прости меня Аллах за нечаянную дерзость. А здесь люди строили для хворых больницы, хотя научились они этому, наверное, у мусульман из Персии и Египта.
Мистер Мгени говорил со мной на суахили, и я думаю, отчасти поэтому он так любил рассказывать мне свои истории.
— Мне больше не с кем поболтать по-человечески — нет больше тех, кто понимает наш язык по-настоящему, не уродуя его сомалийским, кикуйю, всяким там сленгом, шенгом[40] и бог знает чем еще. До чего приятно поговорить на нашем старом добром языке[41] — кто-то скажет, что он звучит слишком пафосно, зато сколько оттенков, какая выразительность!
Каждый день мистер Мгени заходил в наш дом, чтобы поздороваться и немножко с нами посидеть. Иногда, зайдя днем и увидев в раковине грязную посуду, он ее мыл. Иногда приносил с собой фрукты или пирог, испеченный Марджори для мальчиков. По вечерам он заглядывал на несколько минут, слушал наши разговоры, отпускал пару шуточек и возвращался к себе. Складывалось впечатление, что он проверяет, хорошо ли мы ладим между собой. В любом случае его частые визиты, похоже, никого не раздражали.
Еще одной частой гостьей у нас была Фрэн, девушка Питера. Я подружился с Питером, и иногда они вдвоем приглашали меня к себе в компанию. Высокая и привлекательная, с бронзовой кожей и темными волосами, собранными сзади в хвостик, Фрэн говорила мягким голосом, часто улыбалась и вела себя спокойно, в противоположность болтливому и сыплющему остротами Питеру, не способному усидеть на месте. Ее костюмы отличались элегантными комбинациями цветов, явно подобранными с большим тщанием. В нашем доме с его безотрадным интерьером эта ухоженная женщина в модной одежде казалась существом из другого мира. Ей было лет двадцать пять, и, несмотря на скромное поведение, в ней ощущался немалый заряд сдержанной сексуальной энергии — по крайней мере, так мне чудилось при моей невинности. Она работала в финансовом отделе крупного универмага в центре Лондона и имела право покупать там одежду и аксессуары с огромной скидкой. Питер любил подшучивать над ее, как он выражался, буржуазной маскировкой.
— Наверно, шмотки ей подбирает мамочка, как по-твоему? — спрашивал он меня, не стесняясь Фрэн. — Мать у нее англичанка и не позволит своей дочери забыть об этом.
Отец Фрэн, уроженец Руанды, изучал здесь богословие, но после окончания учебы вернулся на родину и больше не выходил на связь. Я знал это от Питера, который время от времени вспоминал в разговорах биографию своей подруги. Иногда мне казалось, что он стыдится Фрэн и обращается с ней пренебрежительно, чтобы наказать ее и себя. Порой это начиналось как добродушное подкалывание, когда Фрэн на секунду изменяла своей обычной щепетильности — например, облизывала нож или брала огурчик с тарелки рукой.
— Эй, а что бы сказала на это твоя мамочка-англичанка? — тут же наскакивал на нее Питер, а потом снова вкратце пересказывал, как ее мать бросили. — И это при том, что твой папаша был священником!
Фрэн никак не защищалась и сносила его жестокие выходки с удивлявшим меня смирением. Это выглядело так, словно она знала что-то неизвестное мне и понимала, что Питер имеет в виду на самом деле. В таких случаях мне трудно было подавить неприязнь к своему другу. Я гадал, не связаны ли эти насмешки над Фрэн с каким-то его собственным постыдным секретом и не хочет ли он таким образом опровергнуть любые подозрения в том, что его чувства к ней по-настоящему глубоки, и продемонстрировать, что он всего лишь ее терпит. Мы не обсуждали друг с другом наши душевные раны. Их мы старались залечивать сами. Если в доме не было никого, кроме нас троих, Питер и Фрэн садились перед телевизором и я видел, как они шепчутся на диване и как Питер к ней льнет. Если дома были и другие жильцы, эта пара поднималась наверх, в комнату Питера, и Фрэн иногда оставалась на ночь. Похоже, при посторонних она чувствовала себя неуютно, поскольку тогда Питер начинал поддразнивать ее еще язвительнее. Ко мне же Фрэн относилась как к младшему брату, хотя наша разница в возрасте не превышала двух-трех лет и мы были одного роста. Слишком многие молодые женщины обращались со мной как с младшим братом. Это обескураживало.
Алекс с Мэнни никогда не приглашали к себе домой своих девушек — по крайней мере, они к нам не приходили, так что я их никогда не видел. Однажды Алекс показал мне фотографию женщины, оглянувшейся на камеру через плечо в классической гламурной позе. Она стояла вполоборота, чуть наклонив голову, как будто смотрела вниз и только что подняла глаза по просьбе фотографа. Прядь каштанового парика свесилась на ее левый глаз. Короткий белый топ плотно облегал грудь, от белых спортивных штанов в кадр попали только верхние сантиметров пятнадцать — эта часть ее тела была повернута к объективу боком. Над штанами лоснился обнаженный черный живот.
— Хороша, правда?
