Высохшее сердце - Абдулразак Гурна
Алекс любил порассуждать о ненасытных аппетитах развращенных нигерийских политиков. По части воровства казенных денег они были определенно худшими в мире. Он произносил определенно со странным нажимом, словно бы с благоговейным уважением. Коррупция в Нигерии находилась на заоблачном уровне. Доплата на транспортные расходы, средства на личного помощника, отпускные, пособие на проекты в своем районе, чрезвычайный резервный фонд, фонд инвестиций на будущее — они узаконили для себя все, что только можно придумать. И это помимо засекреченных номерных счетов и тайных комиссионных. Он называл невероятные суммы украденных денег и рассказывал об абсурдной беспечности в обращении с ними. О том, как секретари и члены семьи разъезжают повсюду с пачками наличных и забывают сумки с десятками тысяч долларов в такси и залах ожидания. При этом он лучился противоестественной гордостью, восхищаясь наглостью и беззаботностью своих земляков-законодателей и порой прямо-таки заикаясь от смеха. На свете нет никого жаднее и продажнее нас!
Каждую субботу Алекс мылся, натирался кремами и опрыскивался одеколоном, пока не доводил себя до блеска, потом надевал разноцветную рубашку и кожаную куртку и отправлялся в Тотнем, чтобы встретиться со своей подружкой и паствой церкви Воскрешенных Душ Вифании. Возвращался он только в воскресенье вечером.
Подруга Мэнни жила в Ковентри. Он о ней ничего не рассказывал, просто говорил, что едет в Ковентри на несколько дней, и приезжал оттуда заметно повеселевшим. О его подруге я услышал от Махмуда. Он тоже никогда ее не видел, но знал, что она с Мартиники и что она католичка. Отец Мэнни в Сьерра-Леоне был суннитским имамом и расстроился бы, узнав о выборе сына.
— Каждому известно, что мы в Сьерра-Леоне очень терпимы к другим религиям, — сказал Махмуд.
— Так все про себя говорят, — возразил я.
— Но это правда! — воскликнул Махмуд с такой обидой, что я засмеялся и не стал спорить. — Но я думаю, Мэнни все равно боится, что родные на него рассердятся. Вдобавок ко всему остальному, его подруга еще и замужняя с двумя детьми — один от мужа, второй от Мэнни, — а развода ей муж не дает. Для отца Мэнни это чересчур. Он у него из тех имамов, каких уже мало где найдешь, по-настоящему набожный и благочестивый — истинный хаджи, отрешенный от мира. Не знаю, куда им деваться, разве что так и продолжать, как сейчас. Поэтому Мэнни и не говорит о своей подружке: слишком виноватым себя чувствует. Боится, что родные узнают и скажут отцу. Просто не понимаю, о чем люди думают, когда выбирают себе такую пару!
У меня подружки не было, так что все они без устали теребили меня и предлагали разных кандидаток. Даже Фрэн присоединилась к общему хору и говорила мне, как младшему брату, что я очень симпатичный и что все девушки в колледже наверняка ждут не дождутся, когда же я приглашу их на свидание. Питер слегка хмурился, когда слышал, какой я симпатичный, но это пробуждало во мне тайную тягу к ней.
Я не мог признаться им, что меня пугает перспектива остаться наедине с женщиной — по крайней мере, так казалось мне самому, несмотря на мои физические потребности. Не то чтобы у меня не было естественных стремлений и желаний, и я делал все необходимое, чтобы удовлетворить их, но стоило мне вообразить интимную встречу с женщиной, как на меня накатывали тошнота и тревога и мне приходилось гнать от себя память о гнетущем молчании моего отца и гасить вспыхивающие в мозгу образы встреч моей матери с тем человеком, сжимающим ее в своих грубых объятиях. В моем представлении пойти на интимную близость значило уступить жестокой и бесстыдной силе, и сама мысль об этом наполняла меня своего рода ужасом.
Дорогая мама!
Саламу на баада йа саламу. Я думаю о тебе часто, хотя со времени моего последнего письма к тебе прошло уже много месяцев. Чем дальше, тем больше я убеждаюсь, что не могу ничего забыть и страшно скучаю по дому. Мне не хватает знакомых лиц и наших старых улочек. Я закрываю глаза и чувствую, как иду по той или другой улице, чуть наклоняясь влево, когда поворачиваю на Почтамтскую или иду по переулкам к рынку и слышу, как позади меня взвизгивают на мокрой дороге велосипедные шины. Мне не хватает звуков и запахов, которые я знаю, не зная этого. Некоторые картины возвращаются ко мне со всеми подробностями, хотя я даже не помню, что видел их, и мне больно оттого, что они так далеки. Я не понимаю, почему не могу избавиться от этой мучительной тоски. Отчего бы разным местам не быть одинаково хорошими? Меня гложет одна мысль, которую я до сих пор к себе не подпускал: а вдруг ты предала меня, отправив сюда с дядей Амиром, чтобы я не путался у тебя под ногами, поскольку не знала, какой от меня еще может быть прок?
Я начал снова.
Дорогая мама!
Вот уже несколько месяцев как я переехал на Гвинеа-лейн. Параллельно с учебой я работал в разных местах и скопил немного денег. Заодно мне удалось увидеть одним глазком множество разных миров, и, хотя практической пользы от этих впечатлений пока мало, они усложнили мое понимание того, что я знал раньше. А может быть, только думал, что знал. Зима почти кончилась, но иногда она путается у весны под ногами почти до самого мая и даже до июня. Тогда кажется, что холод уже навсегда, что в жизни больше не будет никаких перемен и я никогда отсюда не вырвусь.
В сентябре исполнится три года с тех пор, как я сюда приехал, и у меня такое чувство, что все это время я простоял неподвижно, пока вокруг меня горами нарастали развалины. Я работал изо всех сил и узнал много нового, особенно в этом году, о себе и о других людях, которые часто проявляли ко мне удивительную доброту. Не знаю, чем я заслужил такое доброе отношение, в первую очередь со стороны мистера Мгени. Я ничего для этого не сделал, и это нельзя объяснить какими-то моими достоинствами. Я даже не представлял себе, что страх и заботы могут совмещаться с таким великодушием. Какими сложными, оказывается, бывают люди! Мистер Мгени приглашает меня ужинать со своей семьей, помогает с работой и так далее. Я жалею, что у меня не хватает смелости
