Высохшее сердце - Абдулразак Гурна
Мистер Мгени называл свои владения Домом ОАЕ — Организации африканского единства, потому что все его жильцы были из Африки: Алекс из Нигерии, Мэнни, двоюродный брат Махмуда, из Сьерра-Леоне, а Питер из Южно-Африканской Республики. Мистер Мгени познакомил меня с ними прямо в то воскресное утро, когда я переехал. Питер держался развязнее всех остальных, если не сказать наглее, зато был самым искушенным, и все вопросы по житейской части задавались ему. Когда мистер Мгени пошутил насчет Дома ОАЕ, Питер сказал:
— Для меня ОАЕ звучит как название мутной кредитной компании или банка для отмывания денег.
— А что значит отмывание денег? — спросил мистер Мгени.
— Это когда преступные доходы превращают в легальный капитал, — ответил Питер и рассказал про выставление завышенных счетов, вклады в офшорных банках, фиктивные сделки с недвижимостью, расчеты наличными и бесчисленные варианты этих уловок. — Все международные преступники, включая наших орлов из ОАЕ, должны применять эти методы, или нанимать тех, кто в них разбирается, или использовать их как часть сделок с крупными глобальными компаниями, когда они обсуждают свой бакшиш, иначе им придется держать свои грязные деньги под подушкой — ведь если они попробуют потратить их за пределами своих вонючих дворов, то могут угодить под суд.
— Откуда ты все это знаешь? — с восхищением спросил мистер Мгени.
Со временем я стал понимать, что мы, все четверо, ведем довольно бестолковую жизнь: работаем допоздна, маемся с долгами и мечтаем об успехе. При нашей первой встрече я так не думал. Мои новые соседи показались мне спокойными и уравновешенными — типичными обитателями мегаполиса, тогда как сам я по-прежнему чувствовал себя приезжим из маленького городка, который до сих пор путается в адресах и направлениях, хотя изо всех сил старался это скрыть.
Алекс работал охранником в Национальной галерее. Он был худой, элегантный и ходил с преувеличенной важностью — не шагал, а вышагивал. Иногда он принимался что-то напевать одними губами или молча совершал несколько танцевальных движений прямо посреди разговора. Я представлял себе, как он исполняет свои немые танцы в музейных залах, когда рядом нет посетителей, изумляя солидных джентльменов на стенах. Индивидуальности у Алекса хватало с избытком, но его стиль дядя Амир одобрил бы вряд ли. Он любил одеваться в джинсы, кожаные куртки и яркие двухцветные рубашки, которые делали его похожим на неумелого жулика с толкучки, но эти наряды не выглядели на нем нелепо, потому что он всем своим видом давал понять, что носит их потехи ради, рассчитывая позабавить вас дерзостью своего вкуса. Вздумай он надеть леопардовую мантию и чехол для пениса, ему и это сошло бы с рук.
Мэнни, двоюродный брат Махмуда, работал в фирме по уборке офисов и с раннего утра уже пылесосил и начищал лондонские башни в Сити. Обычно он помалкивал, словно погруженный в свои мысли, и оттого казался мне человеком серьезным и достойным доверия — хотя, возможно, это впечатление объяснялось его родством с Махмудом. Здесь, на краю света, где мы по большей части натыкались друг на друга по воле случая, родственная связь между двумя твоими знакомыми не была пустым звуком.
Питер был нашим домашним остроумцем, циничным высмеивателем хрени — так он называл все и всех, что или кого ему в данный момент хотелось высмеять, будь то телевизионные новости, политики любых мастей, фанатики-мусульмане, идеологи афроцентризма, международные сообщества — особенно международные сообщества, банкиры, генералы, экстрасенсы… сплошь вруны и обманщики, а все, что они говорят, сплошная хрень. Он занимался продажей рекламы в бесплатной газете: обзванивал разные фирмы и уговаривал их дать рекламу, а когда выдавалось свободное время, писал для своей газеты небольшие заметки. Последняя из них называлась «Пенсионер потушил пожар в местном магазине». Он говорил, что набирается опыта в ожидании дня, когда закончится апартеид — а теперь это может случиться когда угодно, брат, и тогда он вернется в Кейптаун и будет работать в настоящей газете. Иногда, забывшись, он погружался в глубокое тревожное молчание.
Дядя Амир определил бы их всех как нищебродов и лузеров, людей без таланта, иммигрантишек, которые никогда ничего не добьются. Для меня же впервые в жизни наступила пора, когда я мог сам выбирать, на что потрачу каждый очередной отрезок времени — буду ли я учиться, спать, есть или просижу целый день перед телевизором. Размеры безделья ограничивались необходимостью посещать занятия и ходить на работу, но в промежутках я мог по-прежнему верить в эту иллюзию выбора. Вечерами я по нескольку часов проводил в супермаркете, как обычно, моя полы и раскладывая товары, — это была моя официальная работа. Неофициально я работал в подпольной пошивочной мастерской в Нью-Кросс, а если мистеру Мгени требовался помощник для какого-нибудь дела, он тоже приглашал меня и платил наличными. Думаю, он сразу понял мою ситуацию и старался найти для меня работу при любой возможности.
Мистер Мгени был самозанятым строителем, уже почти ушедшим на покой. Он давал объявления в газете Питера и выбирал из того, что ему предлагали. Если у него возникала нужда в паре лишних рук — его выражение, — он брал меня с собой: мешать раствор, или таскать материалы вверх по лестнице, или подавать доски, или подметать оставшийся мусор, или просто чтобы было кому послушать, как он рассказывает о своей жизни и путешествиях. Он обожал рассказывать всякие истории, а я — слушать их. Я еще никогда не встречал такого открытого человека. Его жена Марджори родилась на Ямайке, но мистер Мгени никогда там не был, хотя они прожили вместе семнадцать лет. Когда Марджори приходила охота съездить на родину, она отправлялась туда с их дочерью Фредерикой. Во время нашей совместной работы мистер Мгени рассказал мне и это, и много чего еще, не опуская подробностей, поскольку я слушал очень внимательно. Устав говорить, он включал на древнем кассетном магнитофончике в брызгах штукатурки и крошечных комочках цемента записи Ната Кинга Коула[38] и подпевал Королю. Rambling rose, rambling rose, why I want you, heaven knows[39].
— Вот и в Малинди я давно не бывал, гораздо больше семнадцати лет, — сказал он. — Почему? Это другой вопрос, и ответ ты когда-нибудь, возможно, найдешь сам. Как бы то ни было, это значит, что Марджори никогда не видала моей родины. Я устал от путешествий и суеты, и сейчас мне достаточно хорошо здесь, в Камберуэлле. Много лет я служил моряком и плавал по всему свету. Я видел дельту Амазонки в Южной Америке — или, точнее
